Клуб «Алиби»
Шрифт:
Тело, в двадцать восемь лет Филипп — труп.
Она уставилась в окно, затуманенное дымом сигареты, как будто и сам Париж умер. Толпа полуночных бродяг не иссякала на улице Девятого моста, водитель выругался на них и неожиданно развернул машину в обратном направлении. Он повернул на запад, на Рю Риволи, в противоположном направлении от Латинского квартала. Салли была слишком обессилена, чтобы возражать.
— Я хочу, чтобы ты уехала из Европы, Салли, — сказал Макс. — Пока не начался весь этот ад, понимаешь? Завтра я поговорю с кем-нибудь из посольства…
Посольство.
Они добрались до площади Согласия, там находилось здание американского
— Водитель, — сказала она твердо. — Я передумала. Отвезите меня на авеню Д'Илена, в дом посла Буллита.
Именно Джо Херст получил возможность поговорить с самой знаменитой американкой в Париже, той, которую фотографировал сам Хорст, чье лицо сияло на обложке «Вог» во время осенних показов 1939 года, невозможно высокая молодая женщина с высокими скулами и широкой улыбкой. Ее узнала жена одного из сотрудников государственного отдела посольства, когда она в одиночестве поднималась по ступенькам, не будучи приглашенной на вечеринку в честь премьер-министра Пола Рейно и французского министра вооруженных сил Эдуарда Даладье, которые все время меняли посты и сердечно презирали друг друга. Мимс Тарноу вспомнила Рождество, вспомнила шокирующее розовое платье, кроме того, в ней было достаточно снобизма, чтобы чувствовать себя выше Салли Кинг, она поняла, что просто обязана сообщить об этом помощнику Буллита, Роберту Мерфи.
Мерфи вертел в руке зажигалку, пока Мимс, шепча ему на ухо, указывала головой на дверь в фойе, где несколько французских гостей уже надевали пальто. Буллит был известен под именем «Шампанский Билл» за свои щедрые вечеринки, но из-за сегодняшних новостей из Седана ни у кого не было настроения веселиться; кроме того, жена Даладье отказалась разговаривать с Рейно. Салли Кинг нерешительно остановилась в дверях, ее лицо было белым и неподвижным. Сумка с противогазом свисала с плеча, словно шикарный аксессуар, на подоле платья у нее осталось черное пятно, как будто она задела где-то автомобильное крыло.
Мерфи был в нетерпении. «Невинные, — думал он. — Невозможно невинные. Им нельзя оставаться одним на улице».
— Выясни, чего она хочет, Джо, — вполголоса сказал он секретарю, стоявшему молча по правую руку от него. — Спорю на тридцать франков, что возвращения домой.
Джо Херст жил в Париже около полутора лет. До этого он жил в Москве. Еще раньше — в Женеве и Найроби. Ему было тридцать пять лет, образование получил в Йельском университете, сын дипломата. Он говорил на пяти языках. Его жена неожиданно ушла от него прошлой зимой, и никто в посольстве не мог забыть этот факт. Это проявлялось в неловких жестах сочувствия или плохо скрываемом веселье. Только Буллит, у которого было много женщин, который жил во дворце на утесе с видом на Босфор со знаменитой Луизой Брайант — только Буллит верил в то, что карьера Херста еще не закончена. Остальные ждали, когда станет известно о его отправке домой.
Херст прошел по мраморному полу с равнодушным видом, сунув руку в карман: высокий мужчина в вечернем костюме, слишком худой для своих широких плеч, ястребиный взгляд темно-серых глаз, обезоруживающих своей прямотой. Девушка в платье из прошлогодней модной коллекции подалась назад, когда он приблизился. На ее лице был заметен страх.
— Мисс Кинг? Джо Херст, — он качнулся — одна из тех европейских привычек, которую он приобрел в детстве, — и подал ей руку. — Мы встречались на рождественской вечеринке.
— Неужели? — ее голос был хрупким, как рисовая бумага. — Я не помню. Я ищу посла Буллита.
— Боюсь, посол занят. Быть может, я могу помочь?
Он играл свою обычную роль: хорошо воспитанного дипломата, слишком хорошо, чтобы обидеться на вторжение без приглашения. Но его мозг напряженно работал, глаза ловили выражение замешательства на лице девушки, пряди волос, выбившиеся из ее шиньона. «Словно, она ударилась головой, — подумал он. — Или ее изнасиловали где-нибудь в темном углу. Что, черт возьми, с ней произошло?»
— Три стакана, — сказал она невпопад. — Я действительно не заметила их сначала, но позже, когда я ехала в такси, я вспомнила. Два на подоконнике. И один разбитый в мусорной корзине. Это ничего не проясняет, не более чем слова Шупа.
Херст нахмурился.
— Вам нехорошо, мисс Кинг?
Ее веки закрылись, и она слегка покачнулась, пальцы судорожно теребили противогазную сумку. Она носила ее вместо вечерней сумочки, как все.
Он взял ее за локоть и, не говоря ни слова, провел ее в одну их комнат, обитых деревом, в другой стороне от фойе; личные комнаты с каминами, в которых ничего не горело, полками с книгами в кожаных переплетах.
Она упала в кресло и уставилась на свои туфли.
— Что такое? — мягко спросил Херст. — Что случилось?
— Филиппа убили, — сказала она.
Глава четвертая
Человек, известный под простым именем Жако, жил в разных местах, но в течение последних семнадцати лет он называл своим домом Париж. Как любой неискушенный молодой человек из провинции, он поселился в пансионе, где еду подавал безразличный повар; он был полон надежд получить место в какой-нибудь известной танцевальной труппе — может быть, Дягилева, — потому он оправдывал плохое качество питания тем, что это помогало ему поддерживать фигуру. В свои тридцать, надолго отложив мечту о балете, он получил роль в клубе «Шахерезада» и насладился коротким романом с очаровательным Сержем Лифарем, самым известным балетным танцовщиком в Париже, а затем и первыми лучами своей молодой славы. В этот же период Жако пристрастился к кокаину, что разрушительно сказалось и на его внешнем виде, и на содержимом его карманов. Мировая экономическая депрессия последних лет и его собственный все увеличивавшийся возраст разрушили юношеские мечты: за последние несколько лет Жако опустился со свиданий на бульваре Хауссманн и шампанского до двухкомнатной квартиры в наполненном крысами квартале в двадцатом округе недалеко от кладбища Пер Лашез.
Макс Шуп приехал в бедную квартирку Жако в два часа ночи, отделавшись от полиции и их назойливых вопросов в квартире Филиппа Стилвелла. Это они рассказали ему о том, кем был повешенный, и сообщили его адрес. Шуп уже почти заканчивал осмотр немногочисленных вещей Жако.
В одном углу главной комнаты находились плита и раковина; Жако завесил их драпировкой из линялого вельвета. Диван из похожего материала, поцарапанный деревянный стол, служивший как для коктейлей, так и для обедов, книжная полка с несколькими книгами и фотографиями — на одной из них был Лифарь в профиль и его автограф. Портрет Кокто. Боа из перьев, надетое в одном из спектаклей много лет назад. Это было место общего пользования, и Шуп не нашел там ничего интересного.