Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра

Габуния Евгений Дзукуевич

«Газик», свернув вправо, затормозил. На желтой стене белела табличка «Петровка, 38». Худшие предположения мелкого фарцовщика Бориса Савицкого подтвердились.

— Садитесь, Савицкий, — мужчина в штатском костюме за письменным столом у окна указал ему на стул. — Я — старший инспектор МУРа Голубев. Так что будем знакомы, — он усмехнулся и внимательно взглянул на Савицкого. — Очки, между прочим, можно снять.

Тот ничего не ответил, оглядывая большую комнату, заставленную столами и сейфами-шкафами. Задержался на зарешеченном окне, и в глазах застыла тоска. Даже сквозь толстые стекла в комнату доносился городской гул„гудки автомашин. Там была жизнь.

Из магнитофонной записи допроса Савицкого Бориса Петровича, 23 года, образование незаконченное

высшее, уроженец г. Москвы, ранее не судимого (со слов).

...По существу заданных мне вопросов поясняю: лампадку мне подарил мой знакомый, некий Шнобель.

В о п р о с. Шнобель — это что — фамилия?

О т в е т. Да какая там фамилия. Кличка это, все его так называют. Он сам как будто из Одессы, нос у него длинный, большой, потому и Шнобелем прозвали, по-одесски шнобель — это нос.

В о п р о с. Как фамилия человека, которого вы называете Шнобелем, где он проживает, чем занимается? .

О т в е т. Фамилии его я не знаю, где живет — тоже. Случайный знакомый.

В о п р о с. Может быть вы все-таки припомните, Савицкий? Советую говорить правду, это в ваших интересах.

О т в е т. Я понимаю, что в моих... и в ваших тоже. Я говорю правду...

Майор Голубев выразительно взглянул на молодого человека, который молча сидел за соседним столом и делал пометки в своем блокноте. Тот вышел из кабинета и вскоре появился с толстой пачкой фотографий.

Голубев медленно перебирал фотографии людей в фас и профиль. Наконец протянул одну Савицкому:

— Этот?

— Ну да, этот самый. Только моложе, а паяльник его.

— Отлично, Савицкий, пошли дальше. Вы утверждаете, что Шнобеля почти не знаете, и вдруг он дарит вам серебряную лампаду. Чем объяснить этот широкий жест?

— Ну, не подарил, а дал... за то, что я ему помог. Доля, в общем...

— Доля? За что конкретно?

— Помог я ему двинуть одно динамо [14] .

— Нельзя ли подробнее, Савицкий? Мы вас слушаем с большим интересом.

— А что рассказывать... Встретились с ним однажды в комиссионке на Садово-Кудринской, он там часто ошивается. Шнобель говорит: «Дело у меня к тебе. Есть у меня один фраер на крючке. От тебя ничего не требуется: сиди дома, я приеду вместе с этим фраером. Ко мне, то есть. К нему, Шнобелю, нельзя, с женой поругался». Я отказался, не понравилось мне все это. А Шнобель говорит: «Чудак, это ж пара пустяков, и в обиде не останешься». В общем, согласился, тем более что дома один сейчас, предки на курорте. Сижу, жду. Часов в 11 он приходит, сумку держит. А где твой клиент, спрашиваю? — «Вот он, — отвечает, и по сумке похлопывает». Я ничего не понял. Минут через двадцать Шнобель говорит: «Будь человеком, выйди во двор, посмотри, стоит ли там «Жигуль». Я пошел. Стоит «Жигуль», а возле него прохаживается какой-то мужик, курит и все на дверь нашего подъезда поглядывает. Потом его окликнула из машины женщина, он бросил сигарету, сел в «Жигуль», и уехал. Я рассказал обо всем Шнобелю, он обрадовался: «Все нормально, старик!» Тут я и смекнул: Шнобель динамо двинул, и меня припутал. А он смеется: «Не нервируйся, этот фраер в милицию не заявит, он ментов, извините, милицию, за три версты обходит». Открыл сумку и Дал мне лампаду. Там этих лампадок да крестов полно было. Я заметил...

14

Динамо — обман, мошенничество.

— Номера «Жигулей» случайно не запомнили, Савицкий?

— Не обратил внимания. Светлого цвета была тачка, а на борту написано — «Медицинская помощь». Я еще удивился.

— Каким образом вы сумели прочитать? Ночь же была.

— «Жигуль» как раз под фонарем стоял.

— Значит, вы и того, который курил, тоже хорошо разглядели?

— Разглядел... Клевый дубль на нем был, а так фраер обыкновенный. Мне его лицо показалось знакомым, кажется, встречал в комиссионках на Димитрова и на Садово-Кудринской, он там толкался.

— Вы сможете его узнать, если встретите снова?

— Думаю, что узнаю.

— Еще один вопрос, Савицкий. Когда это произошло?

— Точно не помню... Где-то в середине марта, числа 16—17, мороз еще стоял.

ИЗ СПРАВКИ ОПЕРАТИВНОГО ДЕЖУРНОГО

ПО ГОРОДУ МОСКВА

За период с 13 по 20 марта в отделы и отделения милиции заявлений граждан о применении к ним мошенничества с целью овладения иконами, крестами, лампадами и другими предметами отправления религиозного богослужения не поступало.

Майор Голубев выключил магнитофон:

— На сегодня всё, Савицкий.

— А что мне будет? — задал тот сакраментальный вопрос.

— Это зависит от вас.

— И от вас тоже, товарищ майор. — Голос звучал льстиво, даже подобострастно.

— Нет, Савицкий, от вас. В первую очередь. Человек выбирает дорогу сам. — Сидящий перед ним молодой человек с бегающими пустыми глазами вызывал у него чувство брезгливости. — И учтите, вы еще нам понадобитесь.

— Опять Летинский! — взглянув на фотографию Шнобеля, воскликнул начальник отдела полковник Ломакин таким тоном, будто увидел старого и доброго знакомого. — С этаким носом да с его талантами ему бы Сирано де Бержерака играть. Артист. Снова, значит, за старое взялся... Имел, как говорится, честь с ним встречаться. Давненько, правда. Ты у нас, Алексей Васильевич, тогда еще не служил.

— А я и не подозревал, Владимир Николаевич, что вы у нас театрал, — заметил с улыбкой Голубев.

Полковник вроде бы даже смутился:

— Да что ты, времени на театры нет, сам знаешь... Однако иногда жена вытаскивает. Вот кто театрал. И на этот спектакль с ней ходили. Еще Астангов играл Сирано. Великолепно. Давно это было, очень давно. Из Молдавии, значит, вещичка, — он легонько постучал ногтем по отливающему тусклым серебром боку.

— Оттуда, Владимир Николаевич, — подтвердил Голубев и хотел еще что-то добавить, но по отрешенному, задумчивому выражению его лица понял, что тот его не слушает, и замолчал.

Обычно строгое, неулыбчивое лицо Ломакина потеплело, жестковатый взгляд неожиданно смягчился.

Вспомнилось жаркое южное лето, разоренные войной села, крестьяне в своих чудных шляпах, которые делились последним куском мамалыги, стаканом вина... Как радостно удивился он, коренной сибиряк, увидев впервые в жизни виноградную лозу, увешанную тяжелыми черными кистями, ощутив непривычный вкус винограда...

Воспоминания, нахлынувшие не совсем кстати, увели его дальше, на бурлящий возбуждением Белорусский вокзал, куда он, замполит Ломакин, прибыл из Вены, чтобы следовать дальше, в родную Сибирь. Здесь, на вокзале, и произошла встреча, круто повернувшая судьбу школьного учителя из глухого сибирского села. К нему подошел такой же, как и он, демобилизованный парень в офицерской гимнастерке без погон. Потолковали о том, о сем, покурили, и вдруг парень этот говорит: «Слушай, старлей, давай к нам в МУР. Нам такие ребята, как ты, во как нужны». Ломакин не понял: «Какой-такой МУР?» В общем, объяснил ему новый приятель, что к чему. Пораскинул мозгами —- и согласился. И вот уже который год служит. А парня того, Петром его звали, нет уже. Убили бандиты вскоре. Отчаянный был человек. Бесстрашный и рисковый. Потому, может, и погиб. И теперь, всякий раз проходя мимо мемориальной доски в главном управлении внутренних дел, на которой высечена золотым фамилия его друга, полковник невольно замедляет шаги, отдавая дань памяти ему, и многим другим сотрудникам МУРа, погибший при исполнении служебных обязанностей.

Майор ожидал, когда начальник заговорит снова, и думал: вспомнит ли он об ориентировке, о которой не успел сказать, или нет? Не мудрено и запамятовать: не из одной только Молдавии стекаются ориентировки в Московский уголовный розыск, нити многих преступлений сходятся, переплетаются в столице.

— Значит, из Молдавии, — задумчиво повторил полковник, — припоминаю. Ориентировка оттуда была... Несколько церквей там взяли. Возможно, эта штуковина — первая ласточка. Спрячь пока, — он передал лампаду Голубеву. — Видать, не просто сбыть такой товар на месте. Кто, говоришь, доложил о лампадке? Дежурный по отделению? Молодчина, побольше бы таких ребят. Может, стоит к нему присмотреться — и к нам, а? Ну ладно, об этом потом. А фарцовщик, как его, Савицкий, что за птица?