Клуб «Везувий»
Шрифт:
После нескольких лишних припевов «Как глупо целовать девушку в этом месте» я нетвердой походкой выбрался в благоуханную ночь и сел в кэб.
– Пиккадилли, – вскричал я, стуча тростью по крыше, что было совершенно необязательно.
Вскоре после этого меня высадили перед Королевской академией изобразительных искусств. Днем я обычно вхожу в это помещение через парадную дверь, но в ту ночь я осторожно спустился по предательскому штопору лестницы к служебному входу.
Своей беззубой улыбкой меня встретила Далила, которая уже закончила работу в номерах. Она провела меня в коридор, выложенный черно-белым паркетом. Я сбросил плащ и аккуратно повесил цилиндр на рога чучела горного козла, чья испуганная морда странным образом походила на лицо покойного Эверарда Льстива.
В самом конце комнаты
Мне нравился дух небольшого приключения. Почему-то пламя в блестящих латунных держателях казалось мне похожим на смоляные факелы в потайном ходе. Мы все знаем о притягательности потайных ходов. Когда я был мальчиком, именно их мне хотелось отыскивать больше всего. И весьма приятно, в конце концов, обзавестись одним таким у себя на работе.
Дойдя до конца безмолвного коридора, я засунул руки в карманы брюк и просвистел несколько нот из лучшей песни Нелли Класс. Передо мной находилось что-то вроде штурвала – на конце каждой спицы имелось фарфоровое навершие, как на кранах в ванной. Я набрал короткую комбинацию букв, соответствующую некоему коду, и повернул колесо влево. Справа открылась еще одна потайная дверь – увы, на сей раз она была декорирована значительно хуже. Интересно, почему я не могу просто постучать?
Я зашел и оказался в мужской уборной. Поместив свое седалище (avec [6] брюки, как вы понимаете) на холодное сиденье в одной из кабин, я сложил на груди руки и нетерпеливо вздохнул. Прошло минут пять, прежде чем я услышал шаги и стук двери в кабинке рядом. Наконец, металлическая стена, разделяющая кабинки, с угрюмым возмущенным скрипом начала подниматься.
6
С (чем-либо) (фр.).
На соседнем унитазе сидела гномоподобная фигура Джошуа Рейнолдса, [7] облаченная в сюртук с имперским накладным воротничком. Мой начальник – чуть выше трех футов в одних чулках и море жизнерадостности.
– Здравствуй, Люцифер, – пропищал карлик. Он поерзал на сиденье унитаза и протянул мне руку. Его маленькие лакированные туфли блестели в газовом свете.
– Вечер, – откликнулся я. – Все никак не обзаведетесь нормальным кабинетом, да?
7
Джошуа Рейнолдс (1723–1792) – английский художник.
Рейнолдс ехидно засмеялся.
– Нет-нет. Ты же знаешь, нам это нравится. Плащи и кинжалы, мальчик мой. Тем и живем. Ха-ха. Дым и зеркала. – Его яркие черные глаза блестели на лице, как изюм в тесте. Так вот, – продолжил он, потирая пухлые ручки. – Э… дело… сделано?
Я кивнул и улыбнулся пошире.
– Да.
– И… э… посылка… отправлена… в Севастополь?
– Да-да.
– И… отправка… э… прошла без недолжных…
– Если вы спрашиваете, убил ли я старого Льстива, то да, убил, – вскричал я. – Выстрелил ему в грудь и смотрел, как он подыхает, как грязный пес, коим он, собственно, и являлся.
Карлик шмыгнул носом и кивнул. Казалось, у него хронический насморк.
– Небольшая благодарность была бы отнюдь не лишней, – рискнул я.
Рейнолдс расхохотался:
– Что мне следует сказать, мой мальчик? Что Англия перед тобой в неоплатном долгу?
– Для начала сойдет и так. Хм… «Народ будет вечно и бесконечно благодарен». Что-то вроде. Но узнает ли об этом сам народ? Для них достопочтенный Эверард так и останется доблестным слугой Империи…
– Который был застрелен, защищая свой дом от банды жестоких грабителей, – добавил Дж. Р.
– Мы это утверждаем?
– Думаю, да.
Я слегка пожал плечами.
– Да, он останется храбрецом до мозга костей, а вовсе не тем отвратительным анархистом, который планировал неоднократно взорвать министра иностранных дел. Каким его знаем мы. Точнее, знали.
– Ну-ну, мой мальчик, – лукаво произнес Джошуа Рейнолдс. – Именно поэтому мы и называемся секретнойслужбой.
Ах да. Кот выбрался из мешка. Вы, заплатив кровные несколько шиллингов в универмаге мистера Смита на вокзале Ватерлоо (если мои воспоминания все-таки достанут из сливного бачка), ожидаете прочесть об увлекательных приключениях великого Люцифера Бокса, члена Королевской академии искусств, выдающегося портретиста своей эпохи (у человека должны быть амбиции), – и что выясняете? Что в перерывах между рисованием маленьких пустячков я живу двойной жизнью!
Истоки этой истории достаточно скромны. По некоторым причинам, слишком личным и болезненным, чтобы о них можно было рассказывать, я оказался должен услугу поверенному нашей семьи. Выяснилось, что Джошуа Рейнолдс (а это был именно он), несмотря на свою миниатюрность, стал очень большойшишкой в Правительстве Его Величества. Оставаясь исключительно за кулисами, как вы понимаете, и весьма секретно. Мне нравилось льстить себе мыслью, что он просто не мог обойтись без меня.
Теперь он смотрел на меня со странным выражением на лице – чем-то средним между улыбкой и гримасой.
– Ты выглядишь каким-то положительно чахоточным, дорогой мой, – сказал он наконец.
– Вы раните меня в самое сердце. Стиль Бердсли [8] сейчас совсемне в моде.
– Тебе нужно больше есть!
– Это сложно сделать, учитывая те гроши, что вы платите.
Маленький человечек втянул в себя каплю влаги из ноздри. О, как ты жесток. Твой покойный папа никогда не простил бы меня, если бы я морил тебя голодом.
8
Обри Винсент Бердсли (1872–1898) – английский график.
Будь у меня побольше свободы, я мог бы неплохо зарабатывать художественными заказами.
Он подался вперед и похлопал меня по руке. У самого Джошуа руки были пухлые, в ямочках, как у перекормленного младенца.
– Конечно-конечно. Но решение моих маленьких проблем обеспечивает тебе более регулярное жалованье, так ведь? Да и особых усилий от тебя не требует.
Я улыбнулся, признавая его правоту:
– Все усилия лишь в счет удовольствия.
Быть может, вам кажется, что с их стороны было опрометчиво давать работу такой сомнительной личности, как я, но не могу отрицать – мне это безумно нравилось. Весь мир был моей студией, и они обеспечивали меня подмастерьями, которые мыли мои кисти. Скажем, нужно прикончить некоего турецкого деспота, приехавшего в нашу страну с визитом. Мне поступали сухие факты, а художественное воплощение идей в жизнь было уже моей прерогативой. Я придумывал небольшой план вместе с Домработниками (Далила, обладательница нарциссового платья, была из них лучшей), и мы начинали действовать. Оттоман предавался отдохновению в каком-нибудь саду наслаждений, и, если ночь была темной, кинжала под ребра вполне хватало. Потом я шел заниматься своими, более радостными делами, а в игру вступали Домработники, уничтожая всякие следы моего присутствия. Через день или два заколотого находили в сотне миль отсюда (допустим, в Ньюкастле-под-Лаймом), и называли жертвой «обезумевших повстанцев». Повстанца иногда находили рядом – обычно это бывал труп бродяги, изъятый из местного морга, кому в быстро коченеющие персты вкладывали кинжал. В течение суток оба тела и сами будут как под лаймом. Однако зачастую требовалось нечто более барочное, и тогда мы с Далилой закатывали рукава и, подбадривая себя кофе, принимались обдумывать козни – это весело, примерно как зубрежка перед экзаменами. Все выполнялось практически безупречно, что давало мне головокружительную защиту от любой, даже малейшей угрозы уголовной ответственности. Можно сказать, высокохудожественная лицензия на убийство.