Клык
Шрифт:
— Тебе? — ошарашенно переспрашивает Джеб. Он, понятно, пропустил ее первые восемнадцать попыток захвата власти.
— Опять ты за свое! Могу я хоть раз отвернуться, чтоб не получить от тебя удар в спину?
Ангел побледнела, но стоит на своем:
— Макс, это все не вчера началось. Ты хочешь всего сразу. А так не бывает. Хватит рассуждать! Давайте проголосуем. Макс отваливает. Кто за, поднимите руки.
Я готова кричать и топать ногами, но сердце мое падает. Игги медленно поднимает руку. Кровь запеклась у него под носом, и лицо под
Следом за ним голосует Надж. Моя Надж. Щеки у нее расцарапаны. Воротник рубашки густо забрызган кровью. Карие глаза полны слез. Она вот-вот разревется. Как сделать этот невозможный выбор? Но рука ее слабо ползет вверх. Надж голосует против меня.
Отведя глаза, Газзи поднимает руку. Костяшки его пальцев ободраны и вспухли. Остается Ангел. Само собой, она решительно вскидывает руку.
— Клык? — Я поворачиваюсь к нему. Он на меня не смотрит. Его испепеляющий взгляд устремлен на Дилана, который чуть заметно качает головой. Точно они ведут какой-то одним им понятный мужской разговор.
— Клык! Скажи им, что они хватили через край.
— Здесь все хватили через край. Включая тебя.
На мгновение я онемела. Получается, от меня отвернулся даже Клык. Это Дилан. Это его работа. Он наверняка в состоянии контролировать чужие мысли. Как Ангел. Не удивлюсь, если он выкидывает здесь над Клыком свои фокусы.
А почему бы и нет?
— Вы моя семья, — начинаю я. Голос у меня дрожит, и я замолкаю. Откашливаюсь и начинаю снова. — Помните, когда последний раз стая раскололась, я поклялась себе, что сделаю все, чтоб мы были вместе. Навсегда. Поклялась, что сделаю все, чего бы мне это ни стоило. Но, как бы я ни старалась, если «вместе» — значит, хотеть этого должны все. — Слезы сдавили мне горло. Макс, возьми себя в руки. Медленный вдох — медленный выдох. — Вы делаете ошибку. Большую ошибку.
В гостиной стоит оглушительная тишина.
— Но я не могу заставить вас хотеть, чтобы я осталась. — Я закрыла глаза. Вот открою их — и все изменится, все снова встанет на свои места… Или… Или войдет какой-нибудь незнакомец и выколет мне глаза — избавит от той ужасной картины, которая стоит сейчас передо мной.
— Вы уверены, что хотите, чтобы я ушла?
Губы у Надж мелко дрожат. Облегчения ни у кого на лице не написано. Но и решения своего они не меняют.
На Клыка я просто смотреть на могу. Если бы и он поднял руку, я бы тут же бросилась в каньон, не раскрывая крыльев. Даже нарочно бы их поплотнее к спине прижала.
— Ладно. — Я киваю и проглатываю ком, застрявший в горле. — Тогда пока.
Разворачиваюсь, выскакиваю через разбитые двери, пружиню на перилах и взмываю в небо. Никогда еще не было оно таким широким и таким бездонным.
Книга третья
Дела голливудские…
47
От горя, боли и потоков слез я совсем ослепла. Даже не вижу, куда лечу.
Горло раздирает дикий вопль: «Боооожееезааачтооомнееетааакоооееенесчааастьеее!» Ветер рвет крик у меня из груди, и наконец я захлебываюсь рыданиями.
На экстреме мне сделать три тысячи миль в час — плевое дело. Так что через полчаса я пересекаю границу соседнего штата. Вокруг чуждая мне Юта. Сбавляю скорость и опускаюсь на вершину одинокого дерева. Надо передохнуть. Надо остановить мою новую жизнь хоть на час, чтобы как следует оплакать жизнь прошлую. Дать волю слезам, поплакать о ней горько-горько, как плачут дети. Меня попеременно охватывают то ярость, то боль, то горечь изгнанника, то какое-то непонятное чувство, которое больше всего похоже на нестерпимую потребность в… мороженом.
И вдруг… По небу несется нестерпимо знакомая черная тень. И движется прямо на меня. Он что, последнее «прости» мне хочет сказать?
Боже! Боже! Сделай так, чтоб он не слышал моих воплей. Эмоции и без того зашкаливают. Не хватало еще больше нюни распустить.
— Эй! Поосторожнее нельзя? — хриплю я, когда он садится на соседнюю ветку, сильно качнув дерево. Быстро вытираю лицо рукавом. Я наверняка на черта похожа: нос, поди, распух, глаза красные.
— Ба! Какая встреча! — Его губы кривятся едва заметной неотразимой усмешкой, и я готова сызнова удариться в слезы.
Видно, в глазах у меня полно вопросов, потому что Клык с места в карьер докладывает:
— Не беспокойся. Все под контролем. Джеб хочет снова взять стаю под опеку. Вот я и решил, пусть они с Ангелом сами разбираются.
Скажите, что я храбрая, что храбрее меня нет на свете. Я сама вам об этом сотни раз говорила. Но самой себе доказать это куда как труднее. А ну, Макс, бери себя в руки.
— Ты возвращаться к ним собираешься?
— Не. — Он откидывает упавшие мне на лицо волосы. — Я лучше с тобой.
Лицо у меня загорелось надеждой, и скрыть ее я даже не пытаюсь.
— Ты же знаешь, что я про нас с тобой думаю. — И он, держась за ветку, наклоняется ко мне и целует в губы.
Мне кажется, что нас закружил ветер. Клык выбрал меня. Он здесь, со мной. А вдвоем с ним — и горе не беда. То есть, конечно, беда, но хоть не такая ужасная.
— Ну, и что нам теперь делать? — Мы в конце концов оторвались друг от друга, и я, затаив дыхание, жду его ответа. Доселе я всегда была лидером. Куда лететь, где и что делать — все это были мои решения. Но оказывается, гораздо проще спросить Клыка. Пусть теперь он решает.
— Я думаю… в Вегас. Давай в Лас-Вегас рванем.
— В Лас-Вегас? — тупо переспрашиваю я его. — Что мы там забыли?
— А чего? — Он ведет пальцем у меня по щеке, точно чертит след еще не просохшей слезы. — Недалеко, с толпой сольемся в два счета — там психов и уродов полно. Никто нас не заметит. И развлечений всяких куча.
Я улыбнулась и впервые за много часов вздохнула с облегчением:
— Вот и отлично. Давай в Лас-Вегас!