Ключ от берлинской квартиры
Шрифт:
— Ну, до Иванова каменщикам Западного магистрата не добраться,- сказал кто-то.- Больно высоко!
Сумерки еще не легли на плечи Берлина, и западная реклама пока не начала свой бешеный световой хоровод. А на бульваре, в центре которого памятник с часовыми, и где отдыхает много людей, уже стали появляться ярко накрашенные, крикливо одетые женщины.
Одна улица. А жизнь разная.
— Ты помнишь? — спросил Симаков. Больше ничего. Он произнес только два слова, по Кюнг сразу понял, о чем подумал товарищ. Конечно, он помнил…
В Бухенвальде стоял перед изолятором барак, окруженный
Вход в барак разрешался по особым талонам, выдаваемым комендатурой заключенным за «ценные заслуги», оказываемые политическому отделению. Национальные подпольные центры вели борьбу против этих посещений.
В бараке было тринадцать комнат. К каждой из них примыкала ванна со стенами и полом, облицованными кафельными плитками. Комнаты занимали молодые женщины. У каждой своя горькая судьба.
Жена казненного голландского антифашиста, заподозренная в связях с партизанами; полька; за что-то осужденная немка, которой тюрьму заменили пребыванием в этом бараке. Всех было тринадцать. У каждой своя тяжкая ноша на сердце, особая злая участь.
Как-то стало известно, что в барак доставлена русская. Вместо француженки, сошедшей с ума.
Кто она и откуда?
Как ее вызволить?
Эти мысли не давали Кюнгу покоя. Несколько дней русская провела в карантине. К ней никого не допускали.
Но вот карантинный срок окончился А наутро русскую нашли в ванне, куда медленно стекала кровь из прокушенных ее зубами вен на руках.
— Помнишь, Николай?
— Да, я помню…
Кюнг видел бульвар за громоздким рейхстагом и ярко накрашенных женщин.
Улица одна, а жизнь на ней разная.
Одурманивающе пахли цветущие липы. А в сознании назойливо звенело: «Унтер ден Линден, Унтер ден Линден…
Старая привычка
Сколько старых друзей встречает Кюнг в ГДР. Теперь он туда приезжает нередко. Новые контакты — свежие и крепкие звенья в единой цепи борьбы за мир.
Как-то Роберт Зиверт, один из руководителей немецкого и интернационального подполья Бухенвальда, а сейчас ответственный работник одного из министерств ГДР, спросил Николая Федоровича, чем он занимается в секции военнопленных Советского комитета ветеранов войны.
Кюнг достал записную книжку. Раскрыл на буквах: СК ВВ и подал Зиверту. Буквы сокращенно обозначали название комитета. Зиверт, полистав странички, не увидел там ничего примечательного. Отдельные буковки, цифры, крючкообразные знаки. Пожав плечами, Роберт протянул книжку обратно. Кюнг весело рассмеялся и пояснил:
— Старая бухенвальдская привычка. Отмечать для себя все так, чтоб никто другой не понял. Это так во мне укоренилось, что даже теперь, уже без всякой нужды, пользуюсь собственным шифром. Вот этот квадрат означает — добиться в областном городе издания воспоминаний одного бывшего пленного. Выполнено. Книжка получилась неплохая. Эта стрелка — проконсультировать рукопись об узнике фашизма. «Ле» — организовать на заводе лекцию. Чем больше узнают о стойкости наших людей, тем лучше.
Следом идет цифра '«700». О ней много можно сказать. Затратив немало усилий, мы уточнили большинство событий, предшествовавших,- помнишь, конечно, — тому знаменитому побегу семисот заключенных из лагеря Маутхаузен. Мы установили эпизоды побега многие фамилии участников, узнали, как сложились их судьбы после войны.
Тебя интересует эта буква «П»? П — это Панфилова, жена полковника, которая обратилась в Комитет с просьбой установить, не был ли ее муж в плену. В свое время военкомат сообщил ей, что он пропал без вести. После долгих розысков было доказано, что вовсе не без вести исчез Панфилов, а, будучи тяжело ранен, очутился в плену. И там не сдался. Замучен. Теперь и жена и сын знают: муж и отец их — герой.
Вот, браг, чем занимается сегодня председатель секции бывших военнопленных. Знаю, почему глядишь с хитринкой. Готов поспорить на наш лагерный суточный рацион сладкого, будь он трижды неладен, — на ложечку мармелада. Вот у тебя, Роберт, на языке уже вертится вопрос, откуда я познал тайны шифровки — да еще создал свой шифр. Нихт зо? [3] . Сейчас об этом смело могу сказать: вся работа отдела безопасности русского подполья Бухенвальда фиксировалась мною.
[3] Не так ли (немецк.).
Вся.
Включая имена предателей, которых казнили решением Интернационального центра.
Кроме меня и умершего после войны моего помощника, которому доверял, как брату, Кости Крокинского, никто в мире не смог бы разгадать записанного. И по сей день цела у меня тетрадь в коленкоровом переплете. Знаешь, где она хранилась? Под бетонной площадкой водосточной трубы нашего блока! Сняв доску с пола, мы с Крокинским ночами вели к этой площадке подкоп под землей. Две недели.
Пятнадцать ночей.
Прямо, как в романе Дюма. А кто поверит, Роберт, если рассказать?
Зиверт встал с кресла, обнял Кюнга и кратко резюмировал:
— История.
Набил табаком трубку, прибавил:
— Спустимся-ка вниз. Время пить кофе Лизелотта уже заждалась нас.
Домик под черепицей
Последний раз Кюнг ездил в Германию на открытие памятника в Бухенвальде в связи с 15-летием со дня восстания заключенных. На митинге присутствовали представители движения за мир из ФРГ, Англии, Франции, стран Скандинавии, из Югославии, Чехословакии, Румынии. Из всех восемнадцати стран, чьи сыны томились в неволе на этой земле и чьи флаги сегодня реяли тут.
Свыше ста тысяч человек собралось на митинг. Было много жителей окрестных городов и деревень. Председательствующий Роберт Зиверт сказал: «Сейчас от Советского Комитета ветеранов войны… слово верному другу по борьбе с фашизмом нашему дорогому Николаю Кюнгу».
Дрогнувшим голосом Кюнг заговорил о том, что бывшие узники Бухенвальда хорошо помнят день своего второго рождения, когда над концлагерем взвилось знамя освобождения. Тогда же они на аппельплаце поклялись бороться до полного искоренения фашизма.