Шрифт:
Вета нажала кнопку звонка и долго ждала у знакомой двери, она знала, что Мефодьевна ходит теперь небыстро, и не хотела зря торопить старуху.
Однако через положенное время за дверью не возникло никакого движения. Вета позвонила еще раз и приложила ухо к двери, хотя и знала, что дело это бесполезное – старая, но очень крепкая дубовая дверь не пропускала никаких звуков. Предлагали Глебу Николаевичу поставить новую железную дверь, он только посмеивался – эту, говорит, махину дубовую нипочем не вскроешь, только если топором рубить, так и то не всякий возьмет. И то верно, замки у
Да что они там, уснули, что ли? Вета прекрасно знала, что они дома, говорила по телефону с Мефодьевной буквально час назад. Она стукнула в дверь ногой и еще раз позвонила. И вот наконец старушечий голос спросил не слишком приветливо:
– Кого еще принесло?
– Это я, Мефодьевна, Вета! – закричала Вета, старуха была туговата на ухо.
Загремели замки, недоверчиво лязгнул тяжеленный крюк, дверь нехотя отворилась.
– Чего кричишь? – спросила высокая худая старуха с седым пучком волос на затылке. – Не глухая, и так слышу.
– Здравствуйте, Анна Мефодьевна! – сказала Вета. – Как поживаете? Здоровье ваше как?
Это у них был такой ритуал. Вета всегда при встрече здоровалась и расспрашивала старуху о здоровье, а та никогда не отвечала. Так и сейчас, Мефодьевна только глянула остро и поджала губы.
Вета протянула ей пакет с продуктами – немного яблок, шоколадные конфеты, острый сыр, который любит Глеб Николаевич, а Мефодьевна не покупает из вредности. Она вообще считала всевозможные деликатесы баловством и признавала только простую пищу.
Старуха привычно отмахнулась – ни к чему, мол, твое приношение, не нищие мы. Однако пакет взяла, и Вета прекрасно знала, что, если она не принесет ничего, Мефодьевна ее осудит.
У старухи был свой взгляд на вещи, взгляд устоявшийся и непримиримый. В дом нельзя приходить с пустыми руками, даже если пришел по делу.
Вета сняла туфли и прошла вперед по коридору.
– Тапки надень! – Старуха уже стояла перед ней, держа в руках огромные шлепанцы – покупала всегда больших размеров, чтобы всем годились. – Руки вымой! – Снова старуха ловко забежала вперед и перехватила Вету перед дверью комнаты.
Ванная была просторная, все в этой квартире было большое – длинные коридоры, высокие потолки, широкие дверные проемы. Ванна была тоже огромная, как бассейн. Эмаль кое-где облупилась, но пол был чисто вымыт, и для рук висело крахмальное льняное полотенце удивительной белизны. Вета знала, что Мефодьевна не признает никаких новых порошков и кондиционеров, а по старинке кипятит белье на плите в огромном эмалированном баке.
– Как он сегодня? – спросила Вета, выходя из ванной.
– Чего спрашиваешь, сама сейчас увидишь… – Старуха пожала плечами и отвернулась, она не любила лишних слов.
– Кто там, Мефодьевна? – раздался старческий надтреснутый голос из комнаты. – Это Андрюша пришел?
– Это я, Глеб Николаевич. – Вета потянула на себя тяжелую дверь и вошла в комнату, в которой ее старый учитель профессор Сперанский проводил теперь все свое время.
Комната когда-то была кабинетом, профессор работал за этим огромным столом, крытым потертым зеленым сукном, в окружении высоких, под
Сердце привычно кольнуло от жалости. Как весело и шумно бывало в этом кабинете раньше! Как приветливо светила зеленая лампа, как радостно прыгали блики света на бронзе, как призывно блестели за стеклом корешки старых книг!
Профессор всегда разрешал пользоваться своей библиотекой, только в одном был строг: не разрешал выносить книги за пределы квартиры.
– Вам только дай, – беззлобно посмеивался он, – разнесете по томику. Потом кто-то забудет вернуть, потом даст почитать другу-товарищу… Ищи-свищи!
Поэтому у него в доме вечно торчали ученики и знакомые, которым нужно было поработать с монографиями и научными трудами, кто-то даже ночевал в одной из комнат огромной квартиры, несмотря на недовольство Мефодьевны.
Анна Мефодьевна жила в доме профессора с очень давних времен, во всяком случае, Вета всегда встречала ее в этой квартире, а они с Глебом Николаевичем знакомы… дай бог памяти… почти двадцать лет. Как пришла она нескладной первокурсницей в этот дом, так тут и прижилась. Ходила вместе со всеми и потом забегала изредка. А сейчас вот так случилось, что из бывших учеников ходит только она одна.
Скучает старик от одиночества и от вынужденного безделья. Потому что он неотвратимо слепнет. Потому-то и нет на столе никаких бумаг, что не видит он ничего. И Вету тоже не видит. Сам говорил, что вместо человеческого лица у него только светлое пятно. По голосу, конечно, различает людей, да еще Мефодьевну по шагам узнает.
А голова работает, еще как работает. Память у старика прекрасная, как увлечется да начнет рассказывать – заслушаешься! У него жизнь была интересная, со многими выдающимися учеными и писателями был близко знаком.
Потому-то Мефодьевна Вету и пускает к нему, что с Ветой старик о своем поговорит, от тяжелых дум отвлечется. А так все сидит в кресле да радио слушает. Только по радио-то ничего хорошего не скажут. Вета ему диски с музыкой приносит и аудиокниги.
Глеб Николаевич сидел в своем любимом кресле и поднял голову на звук ее голоса. Лицо его, в последнее время слегка растерянное и беспомощное, сейчас осветилось улыбкой.
– Веточка? Заходи, дорогая, рад тебя видеть!
И фыркнул насмешливо, сам уловив парадокс в собственных словах. Вета в который раз поразилась несправедливости. Острый ум, отличная память, огромная эрудиция заперты в этом слабом теле. Подвело самое главное – глаза, от этого Глеб Николаевич слабеет. Хоть возраст приличный – за восемьдесят, профессор был бодр и начал сдавать лет пять назад, после смерти жены. Детей у них не было, от дел он отошел, тут-то и подступило одиночество.