Ключ от Снега
Шрифт:
Однако ему не удалось обнаружить ни роскошных памятников, ни суровых обелисков, ни замысловатой резьбы деревянных идолов. Над захороненными друидами лежали в траве скромные каменные плиты, на которых были выбиты имена и какие-то неизвестные кукле символы. Это были охранные знаки литвинов и полян, балтов и русинов, мазуров и прусов. Знаки охраняли могилы от посягательств, хотя кому здесь могло прийти в голову нарушить покой уснувших навеки друидов? Гвинпин не испытывал особенного пиетета перед смертью, но он внимательно смотрел себе под ноги, чтобы случайно не наступить на край какой-нибудь могилы или не коснуться серой упокойной плиты. В общем-то, это кладбище чем-то даже понравилось его жизнелюбивой натуре, потому что в глубине души Гвин надеялся, что если где-нибудь на свете и существуют кладбища Уснувших кукол, то они тоже должны быть светлыми и беспечальными, как и сами их обитатели. Гвинпин не знал, как еще можно назвать тех, кто упокоился на кладбище; он перебрал много слов, но ни «жильцы», ни «покойники», ни «спящие», ни что-то другое ему не понравилось, а вот «обитатели» – это было хорошо, словно они там все еще живут и чего-нибудь делают. Правда, Гвинпину совершенно не приходило в голову, что можно делать там, под землей, кроме как просто лежать и надеяться, что, может быть, когда-нибудь, пусть даже очень нескоро, все равно удастся проснуться и вылезти наружу. А ради этого можно и подождать, решил Гвинпин и вдруг понял, что он едва ли не разговаривает с могилами. Ему стало не по себе, но он не дал проникнуть в сердце липкому, обволакивающему страху и принялся расхаживать меж плит, пытаясь вспомнить какой-нибудь по возможности веселый и беззаботный мотив.
Отправить Гвина сторожить потаенное кладбище друидов было идеей Ралины. Старая друидесса, подобно Гвиннеусу, свято верила, что дерево не может уставать, а, стало быть, и не должно заснуть, если только само этого не захочет. Лисовин, понятно, был другого мнения, но перечить своей госпоже не стал. Однако перед уходом Гвина в дозор бородач выразительно продемонстрировал ему из-за спины друидессы внушительных размеров кулак. Но Гвинпин и так слишком хорошо помнил свой давешний конфуз, после которого они попали в плен и выпутались из этой крайне неприятной ситуации лишь благодаря помощи старшины кукол. Поэтому он ничего не сказал, только тихо шмыгнул носом и отправился восстанавливать свою честь.
Нельзя сказать, чтобы Гвинпин так уж сильно боялся кладбищ и всего мрачного и таинственного, что обычно связывают с ними люди. Но он совершенно не мог себе представить, что будет делать, если на кладбище вдруг явятся чудины и примутся раскапывать могилы. Правда, старая друидесса несколько раз повторила Гвину, что его дело на кладбище – только наблюдать и сторожить врага, а как только он появится, стремглав мчаться в избушку друидессы. Но роль стороннего наблюдателя Гвинпину изначально не нравилась, и он утешал себя мыслью, что если и произойдет самое страшное именно в ночь его дежурства, он обязательно что-нибудь придумает, а раз так – то и не надо напрасно портить себе нервы до поры до времени. Вот только никакой веселый мотивчик пока не приходил на ум, но это пустяки, успокаивала себя кукла, до рассвета у нее еще есть уйма времени.
– И чего ради хозяину вздумалось посылать нас в эту мокрятину? – недовольно протянул Коротышка, рассеянно поигрывая большим стеклянным шариком, нашитым в кистях шнуровки его необыкновенного одеяния. Маленький, приземистый зорз был облачен в причудливую клоунскую одежду желтых и зеленых тонов с широкими манжетами. На голове его красовался аккуратный остроконечный колпачок такой же расцветки, и было впечатление, что этот чудной коренастый клоун с полудетскими чертами круглого лица только что на ходу выскочил по нужде из фургона какого-нибудь заезжего театрика или цирка и вот-вот бросится со всех ног догонять своих. Но это впечатление было только от его одежды. Коротышка со скучающим видом лениво развалился возле костра и, высоко подняв брови, наблюдал за тем, как его напарник наводит порядок в своем кукольном хозяйстве.
Сухопарый и тощий, как жердь, Кукольник вынимал из своего внушительных размеров походного мешка деревянных и картонных героев, принцесс, зверей и птиц. Каждую куклу он хорошенько встряхивал и раскладывал на траве рядом с набирающим силу огнем для просушки. Куклы зорза были мастерски сработаны и, по всей видимости, стоили очень дорого. Шелковые платья, блестящая мишура, фосфоресцирующие глаза, стойкие краски, которым не страшны ни сырость, ни наоборот – чрезмерная сухость, и, конечно же, сложные, хитроумные механизмы, приводившие в движение обитателей этого маленького заплечного театрика, – это был целый мир. Помимо кукол, среди которых были и перчаточные, и подобные обыкновенным игрушкам с отверстиями для ручного управления, и марионетки, и даже одна тростевая, Кукольник извлек из своего мешка тонкий шнурок серого цвета, весь усеянный многочисленными узелками. Он аккуратно положил его рядом с куклами на траву и стал выискивать на дне мешка завязанные в мешочек мелкие и хрупкие части разобранных механизмов некоторых кукол, которые в походе он предпочитал отделять от деревянных и картонных корпусов, чтобы не повредить. Впрочем, куклы были не единственным содержимым арсенала сурового зорза. Неподалеку от лежащих кукол, по правую руку их хозяина возле костра лежал большой кинжал с широким лезвием внушительных размеров, больше смахивающий на короткий меч, а рядом с ним – странного вида длинная деревянная трубка с утолщением на конце. Кукольник был увлечен своим занятием и не обращал внимания на ленивые подначки своего разряженного как попугай приятеля, который, глядя на его хозяйство, откровенно скучал.
– Этот проклятый дождь здесь никогда не кончается, – чертыхнулся Коротышка, критически осматривая собственное одеяние. – Поэтому все эти деревья и травы и растут тут как бешеные!
– А мне это по нраву, – откликнулся, не поворачивая головы, Кукольник. Он завершил раскладку своей труппы и теперь подкармливал тлеющий костер содранной с мокрого хвороста корой. – Весна – это такое время… такое… Мне всегда особенно хочется есть весной, – заключил зорз, ласково глядя, как огонь пытается лизать волглую бересту.
– Вот те на! – весело расхохотался Коротышка. – А я думал – весна, любовь, страсть, все такое! А тебе, мил друг, лишь бы живот потуже набить! Где же чувства, где парения души, я тебя спрашиваю?
– По душам у нас хозяйничает Птицелов, – отрезал Кукольник, у которого все-таки поселилась на губах узкая щель полуулыбки. – Он ими играется.
Непонятно было, с какими чувствами сказал это Кукольник – здесь в равной степени могли быть и восхищение, и осуждение, и равнодушие одновременно. Он и сам немного напоминал своих деревянных питомцев: такие же застывшие, резкие черты лица, на котором жили только глаза и рот; угловатость движений, словно его тело было искусно собрано на тростях; немного скрипучий, почти лишенный эмоций деревянный голос. И самое примечательное, что среди кукол лежала одна, очень похожая на кукольника.
Она была наряжена в мышиный костюм с почти коротышкиными манжетами на рукавах. Ноги куклы были обуты в изящные ботфорты, а шею закрывал широкий вафельный воротник, которого кукле хватало еще и на плечи. Наряд завершали остроконечный колпачок с кисточкой, весь в серебряных звездах, на которую изготовитель не пожалел тонкой фольги, и грязноватые, некогда белые перчатки, опять же из тонкой дорогой материи. Длинный и острый нос куклы, ее высокие костистые скулы в точности являли собой портрет ее хозяина. Кукла лежала на боку, и в этом положении у нее были открыты глаза. Было ощущение, что деревянная игрушка внимательно прислушивается к разговору и даже склонила голову немного набок, чтобы не пропустить ни единого слова. Это был Мастер – любимец Кукольника, которого он однажды сделал, глядя на себя в зеркало. В глазах куклы была глубокая печаль, или это просто так падали отсветы костра, который уже начал разгораться.
– А когда же все-таки появляется это чертово кладбище проклятых друидов? – продолжил разговор желто-зеленый клоун, подвигаясь ближе к огню. – Оно что – умеет проваливаться сквозь землю?
– Я об этом знаю не больше твоего, – отозвался Кукольник, который тоже начал устраиваться возле костра. – Чудины Гнуса и союзные ильмы уже третий день прочесывают лес. Думаю, что рано или поздно они его найдут. А нам с тобой не грех и побездельничать немного, верно?
Коротышка усмехнулся и саркастически покачал головой, отчего его дурацкий колпак едва не свалился в костер.
– Закинуть сюда целое племя этих диких ублюдков, наверное, стоило Сигурду немалых сил…
– Я думаю, это сделал Колдун, – сухо сказал Кукольник. – Хозяин не будет разменивать свой дар на пустяки.
– Конечно-конечно, – поспешно согласился Коротышка, которому показалось, что он заслышал в голосе Кукольника кое-какие недобрые нотки. – Пустяками у нас занимаются только такие, как мы с тобой, дружище. Лекарь ошивается где-то в подземельях, оправдывая свое безделье тем, что он, якобы, ищет след, по которому от нас улизнул мерзкий друидский знайка. Старик никогда не отходит от Сигурда ни на шаг, бросаясь выполнять любую его прихоть, как верный, но слишком уж шелудивый пес. Мне кажется, со Стариком в последнее время происходят странные вещи: помнишь, как он однажды принял Кашлюнчика за друида?