Ключик-замочек
Шрифт:
А ещё раз Дюкин высказался лишь в самом конце быстрого обеда. «Спасибо!» — буркнул он неизвестно кому: то ли Юле, то ли Николке, то ли висящим над столом ключику с замочком, — и тут встал, и потопал во главе своей молчаливой команды опять на строительство.
— Ну и бирюк! — безо всякого теперь настроения сказала Юля вдогон Дюкину. — Сам бирюк, и себе в бригаду напринимал таких же…
И вдруг Юля закричала:
— Иван, а Иван! Ну что же ты с дружками прохлаждаешься, когда Дюкин опять на работу пошёл.
Закричала она так потому, что
— Иди к нам! Побрызгайся, не трусь.
А потом, когда, мокрые, шумные, уселись обедать, то и за столом спешили не очень.
Юля летала с поварёшкой, с кастрюлей вдоль стола метеором, а они — хлебали, рассиживали, будто им не только сегодня, а и завтра не нужно никуда.
Наконец Юля не стерпела, даже назвала Ивана, как не своего, по фамилии:
— Петушков! Дом достраивать собираешься?
Иван глянул, усмехнулся, словно поддразнил:
— По закону Архимеда после сытного обеда полагается нам, плотникам, ещё поспать…
— Что-о? — замерла возмущённо Юля.
— По какому закону? Почему спать? День же! — вовсе опешил Николка.
— Не нагоняй, бригадир, на родню страха, — засмеялись Ивановы помощники. И давай объяснять Юле, что работать в такую жарынь совсем не выгодно, только измаешься. А вот когда они поспят, да наберутся силы, да когда жарища посвалит, тогда они вновь начнут гнать работу вперёд — только, Дюкин, держись!
— Мы и ночи на стройке прихватим. Дюкину, не бойся, не уступим, — сказали плотники, отправляясь «набираться силы», но и всё равно такое объяснение Юлю и Николку не успокоило ничуть.
4
Теперь было так: со стройки доносился стукоток топоров дюкинской бригады, а невдали от навеса взвился над палатками молодецкий храп спящих петушковцев.
Храп был настолько могуч, что казалось — от него именно и дрожит весь жаркий степной воздух. И дрожал он час, дрожал два, а потом пошёл и третий час. И как Юле ни хотелось подойти к палатке и скомандовать подъём, она не могла. Иван Петушков об этом не просил. А то, о чём он не просил, то и делать в бригаде было не положено.
Юля с Николкой лишь старались возиться пошумней у плиты. Они брякали чугунными конфорками, стучали кочерёжкой, даже раз несколько, как бы нечаянно, спускали с высокого стола на низенькую кухонную скамеечку порожний звонкий таз.
А тут ещё вдруг явился со своим Люсиком Дюкин.
Красный, распаренный от жары Дюкин, шумно дыша, уставился на Юлю:
— Што задумали? Где Иван? Отчего не работает?
— Гав, гав! Р-ры, р-ры… — поддержал пёсик хозяина.
Юля на пёсика — ноль внимания, но от Дюкина на всякий случай отшагнула подальше.
— Вон — палатка,
Но Дюкин не пошёл. Дюкин лишь послушал богатырское храпение, скосоротился ехидно:
— Ага… С тылу меня обойти решили! Ночь себе захватить… Ну, поглядим!
И выговорил Юле:
— А ты, значит, болеешь только за своё? Нам воды на стройку не подносишь? Нарочно?
— Ой! — вмиг стала Юля куда красней лицом, чем Дюкин. И, повторяя: «Да это я просто забыла! Да это я просто запамятовала!», схватила сразу два ведра, помчалась к насосу. Вцепилась в железную рукоять, изо всей мочи застукала, закачала.
Но когда оба ведра тяжело подняла и шагнула с ними, то Дюкин вёдра отнял, понёс, как пушинки, сам.
А Юле пропыхтел:
— Ладно уж! Через силу не рвись.
Он ушёл, а Юля после этого так шуранула опять со стола звонкий таз, что храп в палатках оборвался — из ближней вылез Иван Петушков.
Вылез, поглядел на вечернее солнце, на мглистые вдали сопки, потянулся, сказал:
— Вот теперь — тики-так! Налаживай, Юля, чаёк; я подниму ребятишек, а там и на дом, на работу.
— Ребяти-ишки… На до-ом… — передразнила Юля. — Проспал ты со своими ребятишками дом-то! Дюкин, небось, уж крышу кроет.
— Точно? — не поверил Иван.
— Точно не точно, а всё ж он после обеда не дрыхнул, как некоторые.
Иван засмеялся, приоткинул полог соседней палатки, закричал туда, будто в глубокий тоннель:
— Вылазь, «некоторые»! Нас тут прорабатывают. Надо исправляться.
И вот, напившись чайку да ещё пошутив над расстроенной Юлей, бригада Петушкова наконец-то собралась. Выпросился у матери и Николка. Да она ему сказала сама:
— Конечно, глянь, что теперь там творится. Вернёшься, доложишь.
Иван, всё в том же хорошем настроении, привлёк Николку к себе:
— На батю не докладывают… Пойдём-ка лучше не в контролёры, а в ученики.
— Поработать дашь? И там Дюкин не закричит, что нечестно? — обрадовался Николка.
— Не закричит… Мы ему ответим: «Учеников учить не запрещается!»
А кто-то из молодых бригадников даже уточнил:
— Мы тебя, Николка, перво-наперво научим самому главному плотницкому слову. Вот лежит, к примеру, бревно. Оно тяжёлое. Его впятером не поднять. А гаркнешь хором: «Ух!», и бревно почти само подскочит куда надо. А ну-ка, для тренировки ухни…
И, понимая, что это с ним просто балагурят, Николка шёл и хотя ухать не ухал, да от души смеялся. И смеялись, продолжали шутить все.
Но когда пришли на место, смешливость с бригады Петушкова сдунуло, как ветром.
Пока Петушков «набирался силы» в палатке, Дюкин резко вырвался вперёд. Домик, который он собирал, был, правда, пока ещё без крыши. Но уже и щитовые, гладко строганные стены стояли на месте, и оконные, отливающие янтарной желтизной рамы стояли на месте; и светился весь этот домик на степном вечернем просторе — ну, прямо, как большая, свеженькая шкатулка.