Книга из человеческой кожи
Шрифт:
Альбом с громким стуком выпал из руки Марчеллы на каменные плиты пола. Я понял, что она сжимала его изо всех сил, чтобы не закричать.
Я с изумлением отметил, что этот звук заставил юного помощника лекаря обратиться в статую и начисто позабыть о своих обязанностях. Из этого бледного и изнуренного юноши никогда не выйдет настоящего хирурга! Марчелла моментально обеспокоилась его состоянием и принялась умолять слуг принести ему воды. А потом в миску хирурга с лязгом упали кусочек свинца и обломок кости, и она тоже лишилась чувств.
Доктор Санто Альдобрандини
Руджеро никогда не упускал возможности выставить меня неучем,
Мой хозяин тут же решил не проводить ампутацию. Он почистил и забинтовал рану, наложил турникет, воспользовавшись раствором календулы, чтобы остановить кровотечение. Я же был занят тем, что смешивал наш верный боевой бальзам из коры терпентинного дерева и мироксилона перуанского, смачивая тампоны в терпентиновом масле и доставая жгуты кудели, в которые был завернут порошкообразный купорос.
– Смотри, мальчик мой, – регулярно инструктировал он меня через короткие промежутки времени, – надо делать вот так.
Огромный холл освещали восторженные глаза зрителей. Руджеро оставалось только сожалеть, что благородные родители нашей пациентки отбыли в Венецию. Что до меня, я мысленно удивлялся тому, как граф и графиня рискнули оставить такую маленькую девочку на попечение слуг. Но потом решил, что в городе, должно быть, дают грандиозный бал.
Я еще не разглядел толком верхнюю часть тела девочки, которую закрывала от меня внушительная фигура моего хозяина. Но я обратил внимание на то, что ее элегантные маленькие туфельки – забрызганные кровью – были меньше моей ладони.
Когда мы приподняли ее ногу, на пол упал и раскрылся большой альбом для рисования. Я мельком увидел карандашный портрет слуги в ливрее. В простых чертах его лица прослеживались умелая рука художника и любовь. Именно в это мгновение я поднял глаза над коленями девочки, и тут мой хозяин погрузил пинцет ей в рану.
Я опростоволосился самым позорным образом.
Когда Руджеро рявкнул: «Лигатурная игла!» – я не смог ни пошевелиться, ни открыть рот. Я молча стоял, ошеломленно глядя в лицо девочки, и голос моего хозяина долетал до меня откуда-то издалека, словно на голову мне надели плотную войлочную шапочку. Руджеро повторил свое распоряжение, но я по-прежнему не мог двинуть и пальцем. В конце концов Руджеро оттолкнул меня локтем и сунулся в наш комплект ножей и игл сам, шаря в нем нетерпеливой рукой. Я отступил на шаг и споткнулся о железную миску с кровью и осколками костей, и та с лязгом отъехала по каменному полу.
Еще до того, как у меня окреп мальчишеский басок, я уже сопровождал своего хозяина на поле боя, видел мужчин, распоротых от шеи до паха и от бедра до бедра. Я, не морщась, ковырялся во вздрагивающей плоти в поисках пуль. Так почему же сейчас я вдруг позабыл все, чему научился в своей профессии?
И отнюдь не размозженное колено заставило меня лишиться дара речи. Это было лицо изуродованной девочки, которая наверняка останется калекой. Мне еще никогда не приходилось видеть такой чистой кожи, по которой безошибочно угадывалась неиспорченная натура ребенка. Мне было всего шестнадцать, и до сих пор мне не приходилось лечить детей аристократов, вообще девочек в таком возрасте. Наполеон не сподобился подбросить нам таких пациентов. Я поразился чувству нежности, которое охватило меня впервые с тех пор, как я лечил своих маленьких товарищей по несчастью в монастыре. С того времени у меня не было возможности поупражняться в дружбе, не говоря уже о сердечной привязанности. Об этом позаботились два года, проведенные в бродяжничестве на улицах, и раздражительный нрав Руджеро.
Я успел бросить на нее всего лишь один долгий взгляд, пока солнечные лучи скользили по фрескам на стенах и ласково перебирали мягкие волосы нашей пациентки. Она встретила мой взгляд и улыбнулась. У меня вырвался беззвучный стон. Я чувствовал себя так, словно предложил пустой стакан муранского стекла человеку, умирающему от жажды. Маленькая девочка выглядела не старше девяти лет, но, тем не менее, у меня появилось ощущение – и это самое странное из всего, что случилось тогда, – будто она по-материнскипожалела меня. Я чувствовал себя так, словно знаю ее уже много лет, с самого рождения, и что могу, как нечто само собой разумеющееся, воспринимать ее нежность и чувство юмора. Такого со мной не случалось никогда.
В тот день я так и не увидел ее брата.
К тому времени, как я наконец опамятовался, девочка сама благополучно лишилась чувств. Руджеро заставил лакея подержать ее раненую ногу так, чтобы он смог сшить поврежденные артерии, после чего соединил разорванную плоть сначала пластырем, а потом и ниткой. Видя, что в моих услугах больше никто не нуждается, я потихоньку выскользнул наружу из большого холла, вернувшись к нашей рессорной двуколке, где и спрятал свой позор за крупом лошади.
Руджеро поколотил меня, когда мы вернулись к нему в комнаты. Я поставил его в неловкое положение в благородном доме.
Как оказалось впоследствии, это стало лишь началом того, что я готов был вынести – с радостью! – для Марчеллы Фазан.
Мингуилло Фазан
В течение нескольких дней все, они убивались из-за ее ноги, и временами жизнь моей сестры висела на волоске. Я предусмотрительно отправил записку местному владельцу похоронного бюро, который пришел и окинул Марчеллу оценивающим взором, глядя на нее с видом собственника. Должно быть, это повергло ее в уныние пуще прежнего.
Но по какой-то причине гангрена пощадила Марчеллу.
Моя сельская красотка заявила мне:
– Ваша сестра чересчур чиста для того, чтобы гнить. Так говорят на половине слуг.
Она не скоро забудет пощечину, которой я наградил ее после этих слов. А потом я взгромоздил ее на себя и насадил на свою морковку. Слезы ее капали мне на лицо, и именно тогда мне в голову пришла блестящая идея насчет «Слез святой Розы», о которых терпеливый читатель узнает в свое время.
В отличие от Марчеллы, моя собственная плоть оказалась оскорбительно смертной. Раненый палец сначала пожелтел, потом покраснел, а после стал черным. Я скрывал его так долго, как только мог, но мерзкий запах привлек ненужное внимание и вызвал нелестные комментарии. Онемение постепенно начало распространяться по моей руке. Все закончилось тем, что хирург Руджеро бесцеремонно отхватил его. Я лишился своего указательного пальца. Пальца, которым стучал по столу, чтобы доказать свою правоту, пальца, которым тыкал в глаз, чтобы выколоть его, и ковырялся в стыдной щелочке. Я хранил его и кожаной шкатулке, пока до него не добрались черви.