Книга крови 5

«In the Flesh»

Когда Кливленд Смит вернулся после беседы с дежурным по этажу, его новый сокамерник был уже тут и глядел, как плавают пылинки в луче солнца, легко преодолевающем пуленепробиваемое оконное стекло. Это зрелище повторялось ежедневно (если не мешали облака) и длилось менее получаса. Солнце отыскивало путь между стеной и административным зданием, медленно пробиралось вдоль блока В, а потом исчезало до следующего дни.

– Ты – Тейт? – спросил Клив.

Заключенный перестал смотреть на

солнце и повернулся. Мейфлауэр сказал, что новенькому двадцать два года, но Тейт выглядел лет на пять моложе. В лице его было нечто, делавшее Тейта похожим на потерявшегося (и притом безобразного) пса, которого хозяева оставили поиграть на оживленной улице. Глаза слишком настороженные, рот чересчур безвольный, руки тонкие: прирожденная жертва. Клив почувствовал раздражение от мысли, что придется возиться с этим мальчиком. Тейт был лишней обузой, а у него самого нет сил, чтобы расходовать их, покровительствуя мальчишке, пусть Мейфлауэр и болтал что-то о руке, протянутой для помощи.

– Да, – ответил пес. – Я Вильям.

– Тебя так и зовут Вильямом?

– Нет, – сказал мальчик. – Все зовут меня Билли.

– Билли, – кивнул Клив и вошел в камеру. Режим в Пентонвилле нес некоторые черты прогресса: по утрам на два часа камеры оставались открытыми, часто отпирались они на пару часов и днем, что давало заключенным некоторую свободу передвижения. Однако это имело и свои недостатки, например, разговоры с Мейфлауэром.

– Мне велено дать тебе кое-какие советы.

– Да? – переспросил мальчик.

– Ты раньше не сидел?

– Нет.

– Даже в колонии для несовершеннолетних?

Глаза Тейта блеснули.

– Немного.

– Значит, ты знаешь, как тебе повезло. Знаешь, что ты легкая добыча?

– Знаю.

– Кажется, – сказал без энтузиазма Клив, – меня призывают к тому, чтобы я тебе берег, а то тебя покалечат.

Тейт уставился на Клива глазами, голубизна которых казалась молочной, будто они еще отражали солнце.

– Не расстраивайся, – сказал мальчик. – Ты мне ничего не должен.

– Чертовски верно. Я тебе ничего не должен, но, кажется, у меня есть гражданский долг, – угрюмо сказал Клив. – Это – ты.

Клив отбыл два месяца заключения за торговлю марихуаной, это был его третий визит в Пентонвилл. К тридцати годам в нем не проглядывало никаких признаков изношенности: тело крепкое, лицо худое и утонченное, в своем костюме, ярдов с десяти, он мог бы сойти за адвоката. Но если чуть приблизиться, то станет виден шрам на шее, оставшийся после нападения безденежного наркомана, а в походке станет заметна какая-то настороженность, будто при каждом шаге он сохранял возможность для быстрого отступления.

Вы еще молоды, сказал ему в последний раз судья, у вас есть время, чтобы многого добиться в жизни. Вслух он возражать не стал, но про себя Клив думал иначе. Работать тяжело, а преступать закон легко. До того как кто-нибудь докажет противное, он будет делать то, что делает лучше всего, а если поймают, так что же. Отбывать срок

не так уж неприятно, если ты правильно к этому относишься. Еда съедобная, компания – избранная, и покуда есть чем занять мозги, он будет вполне доволен. В настоящее время он читал о грехе. Тема здесь уместная. Он слышал так много слов о том, как он пришел в мир, и от уполномоченных по работе с условно осужденными, и от законников, и от священнослужителей.

Теории социологические, теологические, идеологические. Кое-какие заслуживали нескольких минут внимания. Большинство же были такими нелепыми (грех из матки, грех от денег), что он смеялся прямо в их вдохновенные лица. Вот льют из пустого в порожнее.

Хотя это хорошая жвачка. Ему нужно было чем-то занять дни. И ночи. Он плохо спал в тюрьме. Нет, ему не давала спать не его собственная вина,а вина других. Он был только продавец гашиша, поставляющий товар туда, где был спрос, маленький зубчик в огромном механизме, ему не из-за чего было чувствовать вину. Но здесь находились другие, казалось, что их множество,чьи сны не были столь благостными, а ночи столь мирными. Они кричали, они жаловались, они проклинали судей земных и небесных. Шум их пробудил бы и мертвеца.

– Так бывает всегда? – спросил Билли Клива едва ли не через неделю. Новый заключенный уже много раз слышал, как слезы через мгновение переходят в непристойную ругань.

– Да, большую часть времени, – ответил Клив. – Некоторым надо чуток повопить, чтобы мозги не скисали. Это помогает.

– Но не тебе, – заметил немузыкальный голос с нижней койки. – Ты все читаешь свои книжки и держишься в стороне, от греха подальше. Я за тобой наблюдал. Это тебя даже и не волнует?

– Я могу прожить и так, – ответил Клив. – У меня нет жены, которая приходила бы сюда каждую неделю и напоминала мне, что я напрасно теряю время.

– Ты бывал здесь раньше?

– Дважды.

Мальчик колебался мгновение, прежде чем сказал:

– Ты, наверное, все тут вокруг знаешь, да?

– Ну, путеводителя я не напишу, однако, в общей планировке разбираюсь!

Услышать от мальчика подобное замечание было для Клива странно, и потому он спросил:

– А в чем дело?

– Я просто поинтересовался, – сказал Билли.

– У тебя есть вопросы?

Тейт не отвечал несколько секунд, а затем произнес:

– Я слышал, что обычно… обычно здесь вешалилюдей.

Клив ожидал чего угодно, только не этого. С другой стороны, несколько дней назад он решил, что Билли Тейт со странностями. Косые взгляды этих молочно-голубых глаз, брошенные исподтишка, то, как он смотрел на стену или на окно, так детектив осматривает обстановку, в которой произошло убийство, отчаявшись найти разгадку.

Клив сказал:

– Думаю, когда-то здесь был сарай для виселицы.

Вновь молчание, затем другой вопрос, брошенный так небрежно, как только удалось мальчику:

– Он все еще стоит?