Книга о русской дуэли

Востриков Алексей Викторович

– В чем дело? – спросонья спросил Толстой.

– Разве ты забыл, – робко спросил приятель, – что ты обещал мне быть моим секундантом?

– Это уже не нужно, – ответил Толстой. – Я его убил.

Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, вернулся домой и лег спать» [181, с. 24].

Для Толстого не было никаких запретов, он мог перешагнуть через все – и при этом был человеком острого ума, замечательно владел языком. Гоголь в письме М. С. Щепкину писал по поводу одного из актеров, игравших в «Ревизоре»: «Он должен скопировать того, которого он знал говорящего лучше всех по-русски. Хорошо бы, если бы он мог несколько придерживаться американца Толстого» [47, с. 118]. Толстой был принят в свете, знаком со многими замечательными

людьми. Жуковский, Пушкин и Вяземский адресовали ему поэтические послания, он был принят в лучших домах (в первую очередь в Москве, где поселился после выхода в отставку). Уже в отставке Американец женился на цыганке Авдотье (Дуняше) Тучаевой, но ни женитьба, ни рождение многочисленных детей не мешали Толстому продолжать разгульную жизнь, попойки и дебоши, безудержную картежную игру и т. п. В последние годы жизни он немного успокоился и даже удивлял окружающих своими глубокими познаниями и суждениями, столь на первый взгляд не соответствовавшими легендарной репутации гуляки. Однако сквозь любую маску спокойствия нет-нет да и прорывалась характерная «толстовская дикость» (выражение Л. Н. Толстого) – как из-под его щегольского фрака нет-нет да и выглядывала «американская» татуировка.

Ф. И. Толстой. Набросок А. С. Пушкина. 1823

«Какой-то князь должен был Федору Ивановичу по векселю несколько тысяч рублей. Князь, несмотря на письма Толстого и на пропущенный срок, долго не платил. Федор Иванович написал ему: „Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой весь сполна, я не пойду искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства“» [41, с. 59].

«Он же одно время, не знаю, по каким причинам, наложил на себя эпитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В самое то время совершались в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря на все приманки и увещания приятелей, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец назначены окончательные проводы в гостинице, помнится, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, уже дорожная повозка у крыльца. Отъезжающий приятель сел в кибитку и пустился в путь. Гости отправились обратно в город. Толстой сел в сани с Денисом Давыдовым, который (заметим мимоходом) не давал обета в трезвости. Ночь морозная и светлая. Глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: стой! Сани остановились. Он обращается к попутчику и говорит: „Голубчик Денис, дохни на меня!“» [41, с. 375–376].

«Последняя его проделка чуть было снова не свела его в Сибирь. Он был давно сердит на какого-то мещанина, поймал его как-то у себя в доме, связал по рукам и ногам и вырвал у него зуб. Вероятно ли, что этот случай был лет десять или двенадцать тому назад? Мещанин подал просьбу. Толстой задарил полицейских, задарил суд, и мещанина посадили в острог за ложный извет. В это время один известный русский литератор, Н. Ф. Павлов, служил в тюремном комитете. Мещанин рассказал ему дело, неопытный чиновник поднял его. Толстой струхнул не на шутку, дело клонилось явным образом к его осуждению; но русский Бог велик! Граф Орлов [35] написал князю Щербатову секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтоб не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим. Н. Ф. Павлова граф Орлов советовал удалить от такого места… Это почти невероятнее вырванного зуба» [44, с. 243–244].

35

Эпизод произошел в 1844 году. Алексей Федорович Орлов – с 1844 года шеф жандармов и начальник III Отделения.

С. П. Жихарев. С портрета работы неизвестного художника

«Раз навестил я Пушкина, который, приезжая в Москву, останавливался всегда у П. В. Нащокина. Там были уже граф Толстой и Жихарев, автор „Записок студента“. В то время „Горе от ума“ возбуждало в публике самые оживленные толки. Жихарев, желая кольнуть графа, беспрестанно повторял за обедом следующие стихи из комедии (так как общая молва относила их именно на его счет):

Ночной разбойник, дуэлист,В Камчатку сослан был, вернулся алеутомИ крепко на руку нечист;Да умный человек не может быть не плутом.

Граф Толстой, как человек с большим умом, не выдал себя и при чтении этих стихов сам хохотал от души. Такое притворное равнодушие задело Жихарева за живое, и он снова вздумал повторить стихи после обеда. Толстой стал перед ним, посмотрел серьезно ему в лицо и, обратясь к присутствующим, спросил: „Не правда ли, ведь он черен?“ – „Да!“ – „Ну а перед собственной своей душою совершенный блондин!“ Жихарев обиделся и замолчал» [200, т. 2, с. 320–321].

«Л. Н. Толстой рассказывал, что Федор Иванович, встретив однажды Грибоедова, сказал ему:

– Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку нечист? Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал.

– Но ты же играешь нечисто, – заметил Грибоедов.

– Только-то? – ответил Толстой. – Ну, ты так бы и написал» [181, с. 54].

В списке «Горя от ума», принадлежавшем Ф. П. Шаховскому, Ф. И. Толстой исправил некоторые относящиеся к нему строки, снабдив их комментарием: «вместо „В Камчатку сослан был“ – „В Камчатку черт носил“ – ибо сослан никогда не был; вместо „И крепко на руку нечист“ – „В картишках на руку нечист“ – для верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола» [55, т. 2, с. 352].

«В конце обеда подают какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал предлагаемое, и говорит: „Возьми, Толстой; ты увидишь, как это хорошо; тотчас отобьет весь хмель“. – „Ах, Боже мой! – воскликнул тот, перекрестясь, – да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный; хочу оставаться при своем“» [41, с. 375].

«Федор Иванович сделался мало того что богомолен, а просто ханжой. Но все-таки эти новые религиозные чувства не помешали ему завести в Москве страшную картежную игру и сделаться ярым дуэлистом. Убитых им он сам насчитывал 11 человек. И он, как Иоанн Грозный, аккуратно записывал имена их в свой синодик. <…>

От этого брака [36] у них было 12 человек детей, которые все, кроме двух дочерей, умерли в младенчестве. Довольно оригинально Американец Толстой расплачивался с своими старыми долгами: по мере того как у него умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени убитого им на дуэли человека и ставил сбоку слово „квит“. Когда же у него умерла прелестная умная 12-летняя дочка [37] , по счету одиннадцатая, он кинулся к своему синодику, вычеркнул из него последнее имя и облегченно вскрикнул: „Ну, слава тебе Господи! хоть мой курчавый цыганенок будет жив!“» [89, с. 179–180].

36

На цыганке Авдотье Максимовне Тугаевой.

37

Мемуаристка (М. Ф. Каменская) сильно занижает возраст дочери Ф. И. Толстого Сарры – она умерла не двенадцати, а семнадцати лет от роду.

Второй по значимости после самого дуэлянта в деле чести является фигура секунданта. В определенном смысле секундант воплощает в себе социальный смысл дуэли. Дуэль от убийства отличается тем, что она проводится по правилам. Именно соблюдение правил и гарантируют секунданты. Они выступают не столько как личности, сколько как представители общества, носители общественного мнения.

Обязанности секунданта обезличены. Секундант – это одушевленный шагомер, хронометр, справочник и т. д. Секундант – это роль, функциональное место, которое может быть занято любым полноправным членом общества. Вспомним лермонтовского доктора Вернера, ничего не знавшего об обязанностях секунданта, но удовлетворявшего главному требованию – незапятнанной чести.