Книга Пыли. Тайное содружество
Шрифт:
Наконец, мы поняли, что нужно заглянуть глубже. Почему необходимо исследовать розы? Потому, что они открывают нам кое-что о природе Пыли. И если Магистериум услышит о том, что происходит здесь, в Карамакане, он не остановится ни перед чем, чтобы не позволить этим знаниям распространиться по свету. Он придет сюда и уничтожит и этот красный дом, и все, что внутри, – войск и оружия у него для этого предостаточно. Недавние беспорядки в Хуланшане и Акджаре – его рук дело, сомнений нет. С каждым днем он все ближе.
Итак, мы обязаны провести исследование, а это значит, что один из нас должен войти внутрь, а другой вернуться
Наших деймонов по-прежнему не видно, запасы воды и продовольствия сокращаются. Долго ждать мы не можем.
В конце была приписка другим почерком:
Позже тем же вечером появилась Кариад, деймон Штрауса. Она была в полном изнеможении, измучена и перепугана. На следующий день они со Штраусом вошли в красный дом, а я вернулся обратно с Чэнем. Беда надвигается. Мы с Тедом Картрайтом сошлись на том, что мне следует немедленно вернуться в Англию с теми немногими знаниями, которые у нас есть. Всей душой надеюсь, что смогу разыскать Стреллу и что она меня простит. Р.Х.
Лира положила записки на стол. Голова у нее шла кругом.
Ей показалось, что в памяти мелькнул проблеск давно утраченного воспоминания, нечто невероятно, потрясающе важное, погребенное под сотнями и тысячами дней обычной жизни. Что же ее так поразило? Это красное здание… пустыня… стражи, говорившие на латыни… что-то настолько глубокое, что Лира даже не понимала, явь это, сон или смутная память о сне или о сказке, которую она так любила в детстве, что требовала рассказывать ее каждый вечер перед сном, но потом выросла и забыла. Так или иначе, но о красном здании в пустыне она что-то знала. Вот только понятия не имела, что именно.
Пан свернулся калачиком на столе – спал или притворялся. Лира понимала почему. Рассказ доктора Штрауса о разлуке с деймоном живо напомнил о ее собственном чудовищном предательстве, когда она бросила Пана на берегах страны мертвых, а сама отправилась дальше, чтобы отыскать призрак своего друга Роджера. И Лира знала, что вина и стыд будут терзать ее до последнего дня, сколько бы еще она ни прожила на свете.
Возможно, этот разрыв и был причиной их нынешнего отчуждения. Рана так и не зажила. И на свете не было ни единой живой души, с кем Лира могла бы поговорить об этом, – кроме Серафины Пеккалы, королевы ведьм. Но ведьмы не такие, как люди, да и с Серафиной она не встречалась вот уже много лет, с того давнего путешествия на Север.
Да, но…
– Пан? – прошептала она.
Он не подал виду, что слышит. Казалось, он крепко спит, но Лира знала, что это притворство.
– Пан, – все так же шепотом продолжала она, – помнишь, что ты говорил про того убитого человека? Про человека, о котором говорится в этом дневнике, про Хассаля? Ты сказал, что он мог разделяться со своим деймоном, так?
Молчание.
– Должно быть, он нашел ее после того, как вернулся из этой пустыни, из Карамакана… Наверно, это место вроде того, где проходят испытание молодые ведьмы, – место, куда не могут попасть их деймоны. Так, может, есть и другие люди…
Пан лежал молча, не шевелясь.
Лира устало отвернулась и вдруг глаза заметила, что под книжным шкафом что-то лежит. Книга, та самая, которой она обычно подпирала окно и которую Пан вчера сбросил на пол, потому что терпеть ее не мог. Но разве она не поставила ее обратно на полку? Должно быть, Пан снова ее сбросил.
Лира поднялась, чтобы вернуть книгу на место, и тут Пан, наконец, поднял
– Почему ты не выбросишь этот бред?
– Потому что это не бред. И если книга тебе не нравится, это еще не повод швырять ее на пол. Прямо как избалованный ребенок, честное слово!
– Это отрава, она тебя разрушает.
– О, перестань.
Лира положила книгу на стол, и Пан тут же спрыгнул на пол и сел, сверля ее взглядом. Его шерсть встала дыбом, хвост метался из стороны в сторону. Всем своим видом деймон излучал презрение, и Лира невольно поморщилась, но не убрала руку с книги.
Больше они не обменялись ни словом. Лира отправилась в кровать, а Пан устроился на ночь в кресле.
Глава 6. Миссис Лонсдейл
Лира не могла заснуть – все думала про дневник и это странное слово, «актерракех». Оно имело какое-то отношение к посещению красного дома и, возможно, к разделению… но, увы, она так устала, что никакого смысла во всем этом увидеть не могла, как ни старалась. Убитый человек явно умел отделяться. Судя по записям доктора Штрауса, добраться до красного дома, не отделившись от деймона, было невозможно. Может быть, «актерракех» на каком-то из местных языков и означает разделение?
Лучше всего было бы поговорить с Паном, но до него теперь не достучаться. От этой истории о разделении двоих из Ташбулака он расстроился, разозлился, испугался – возможно, все сразу, – как и она сама, но потом она подняла с пола этот роман, который он так ненавидел. У них в последнее время столько поводов для ссор, и эта книга – едва ли не худший из них.
Сочинение немецкого философа Готфрида Бранде – «Гиперхоразмийцы» – было очень популярно среди образованной молодежи по всей Европе. Настоящий издательский феномен: девятьсот страниц с непроизносимым названием (Лира в конце концов решила говорить «к» вместо «х»), бескомпромиссно суровый стиль и ни намека на любовную тему – и при этом миллионы проданных экземпляров и влияние на умы целого поколения. Речь в книге шла о молодом человеке, который задался целью убить Бога и преуспел. А самым необычным, отличавшим этот роман от прочих прочитанных Лирой книг, было то, что в мире Бранде у людей не было деймонов. Совсем. Люди были совершенно, абсолютно одни.
Как и многих других, Лиру эта история заворожила – загипнотизировала своей мощью. У нее в голове так и гудело набатом свойственное главному герою горделивое отрицание всего и вся, что встает на пути чистого разума. Даже сам его подвиг – найти Бога и убить его – был описан в категориях свирепой, пламенной рациональности. Существование Бога нерационально – следовательно, рационально с ней покончить. Ни образного языка, ни метафор, ни сравнений. В самом конце романа герой, стоя на вершине горы, смотрел на восход, который, попадись он другому писателю, наверняка символизировал бы наступление нового, просвещенного века, свободного от тьмы и предрассудков. Но Бранде от таких мещанских аллегорий с презрением отворачивался. «Все осталось тем же, чем было, и не более того» – такими были последние слова книги.
Эта фраза среди сверстников Лира стала краеугольным камнем нового, прогрессивного мышления. Отныне стало модным принижать любую избыточную эмоциональную реакцию, любую попытку увидеть в событии любой дополнительный смысл, привести аргумент, не оправданный холодной логикой: «Что есть, то есть, – и не более того». Лира и сама неоднократно вставляла эту фразу в разговор, а Пан всякий раз возмущенно отворачивался.
Наутро после того, как был прочитан дневник доктора Штрауса, разногласия по поводу немецкого романа никуда не делись. Наоборот, они словно стали еще острее.