Книга снобов, написанная одним из них
Шрифт:
Его физиономия принимает страдальческое и загадочное выражение, и он зарывается головой в подушки дивана, словно погружаясь в водоворот страстных воспоминаний.
В прошлом году он произвел немалую сенсацию, поставив на свой стол миниатюру в сафьяновом футляре, запертом на золотой ключик, который он всегда носил на шее, - а на футляре была вытиснена змея - символ вечности с буквою "М" в круге. Иногда он ставил этот футляр на сафьяновый письменный столик, словно на алтарь, - обычно там же стояли цветы, - и посреди разговора вдруг вскакивал и целовал футляр.
– Не знаю, кто она такая, - говаривал Фант, - да и кто может знать все его романы? Десборо Финт, сэр, раб нежной страсти. Думаю, вы слышали историю итальянской княгини, которую заперли в монастырь святой Барбары в Римини, он вам не рассказывал? Тогда и я должен молчать; или же историю той графини, из-за которой он едва не подрался на дуэли с князем Ведекиндом Баварским? Может быть, вы не слышали даже и про красавицу из Пентонвилля, дочь весьма уважаемого пастора-диссидента? Сердце ее было разбито, когда она узнала, что Финт помолвлен (с прелестной девушкой из знатной семьи, которая потом изменила ему), и теперь она в Хенуэлле.
Вера Фанта в своего друга доходит до безграничного обожания.
– Какой это был бы талант, сэр, если бы сколько-нибудь поработал! шепчет он мне.
– Он мог бы стать чем угодно, если бы не его страсти. Прекраснее его стихов ничего быть не может. Он написал продолжение "Дон-Жуана", положив в основу поэмы собственные похождения. Читали ли вы его "Стансы к Мэри"? Это выше Байрона, да, сэр, - выше Байрона!
Я был рад это услышать от такого компетентного критика, как Фант: сказать по правде, я сам сочинил эти стихи для простака Финта, которого застал однажды погруженным в раздумье над довольно-таки засаленным старомодным альбомом, - куда он не вписал еще ни одного слова.
– Не могу, - произнес он, - бывает, что я напишу сразу целую балладу, а сегодня - ни единой строчки. О Сноб, такой счастливый случай! Такое божественное создание! Она просила меня написать стихи ей в альбом, - а я не могу!
– Она богата?
– спросил я.
– Мне казалось, что вы женитесь разве только на богатой наследнице.
– Ах, Сноб! Она - само совершенство, и с такими связями - а я не могу выжать из себя ни единой строчки.
– А в каком духе вам требуется?
– спросил я.
– Погорячей и послаще?
– Перестаньте, Сноб, не надо! Вы топчете самые святые чувства. Мне нужно что-нибудь страстное и нежное - в духе Байрона. Я хочу ей сказать, что в пиршественных чертогах... ну и так далее, вы сами понимаете, - я думаю только о ней, что я презираю свет, что я им пресыщен, знаете ли, - ну и еще что-нибудь... какая-нибудь там "газель" или "бульбуль".
– А под конец - ятаган, - заметил автор этих строк, и мы приступили к делу:
К Мэри
Средь светской толпы на бале
Я всех кажусь веселей;
На шумных пирах и собраньях
Мой смех звучит всех звончей.
Все видят, как я улыбаюсь
Насмешливо иль свысока,
Но душа моя горько рыдает:
Ты так
– Ну, Финт, как по вашему мнению, ловко?
– спросил я.
– Признаться, я и сам чуть не плачу.
– Дальше, пожалуй, - начал Финт, - мы скажем, что весь мир у моих ног чтобы она, понимаете ли, приревновала; ну и так далее, в том же роде, и что я уезжаю путешествовать, понимаете ли. Быть может, это подействует на ее чувства.
И "мы" (как выразился этот несчастный педант) снова взялись за дело:
Я вижу и лесть и дружбу
От старца и юнца;
Красавицы мне предлагают
За злато свои сердца.
Пускай! Я всех презираю,
Они - рабы мои,
И втайне к тебе обращаю
Все помыслы свои.
– А теперь - о путешествии, любезный Финт. Я начал прерывающимся от волнения голосом:
Прости! Это ты научила
Сердце мое любви,
Но тайну мою до могилы
Я буду хранить в груди.
Ни слова, ни вздоха о страсти...
– Послушайте, Сноб!
– прервал Финт вдохновенного барда (в ту самую минуту, когда я собирался разразиться настолько трогательным четверостишием, что оно довело бы читателя до истерики).
– Послушайте... гм... не могли бы вы сказать, что я... ношу мундир и что жизнь моя в опасности?
– Вы носите мундир? Ваша жизнь в опасности? Каким же это образом?
– Н-ну, - отвечал Финт, густо краснея, - я сказал ей, что уезжаю... в Эквадор... с военной экспедицией.
– Юноша, вы гнусный обманщик!
– воскликнул я.
– Дописывайте эти стихи сами!
Он их и дописал совершенно вне всякого размера, да еще хвастался потом в клубе, выдавая их за свои собственные.
Бедняга Фант твердо веровал в таланты своего друга до прошлой недели, когда он появился однажды в клубе с странной улыбкой на физиономии.
– О Сноб, я сделал такое открытие! Отправился сегодня на каток - и вдруг кого же я вижу, как не Финта под ручку с этой роскошной женщиной, с этой леди знатного рода и с огромным состоянием, ну, да вы знаете, Мэри, та самая, которой он еще написал такие прелестные стихи. Ей сорок пять лет. Она рыжая. Нос у нее как ручка от насоса. Ее отец нажил состояние на торговле ветчиной и говядиной, и на будущей неделе Финт должен сочетаться с ней браком.
– Тем лучше, мой юный друг!
– воскликнул я.
– Гораздо лучше будет для женского пола, если этот опасный сердцеед перестанет губить сердца, если эта Синяя Борода уйдет на покой. Да и для него самого это много лучше. Поскольку во всех этих невероятных любовных историях, которым вы так слепо верили, нет ни единого слова правды, Финт никому не повредил, кроме самого себя, и теперь вся его любовь сосредоточится на мясной лавке тестя. Бывают такие люди, любезный мой Фант, которые проделывают все это всерьез и тем не менее достигают высокого положения в обществе. Но эти люди - не предмет для шуток и, будучи, несомненно, снобами, остаются в то же время и негодяями. Их дела подсудны одному только Суду Всевышнего.