Книга странных новых вещей
Шрифт:
Он подумал, что следовало бы подробнее описать его чувства по отношению к мальдивской трагедии. Но чувства эти были настолько слабы, что он встревожился. Или, если точнее, он чувствовал сожаление, разочарование даже, потому что трагедия так сильно подействовала на Беатрис именно тогда, когда он хотел, чтобы она была счастлива во всем и жила как обычно, отзывчиво воспринимая его удивительные рассказы об Оазисе.
В животе у Питера громко заурчало. Он не ел ничего со времени поездки из поселения, когда они с Грейнджер отщипывали подсохшие остатки булки с изюмом. («Пять целковых за кусок», — заметила она горько. Он не спросил, кто платит по счетам.) И, будто по уговору, они не обсуждали невероятную реакцию оазианца на Питера. Напротив, Грейнджер объясняла различные процедуры относительно стирки, электрических приборов, доступности автомобилей, правила поведения в кафетерии. Она была раздражена, настаивая, что все это уже объясняла ему раньше, когда сопровождала его на базу после посадки. Шутливые мольбы о прощении на третий раз не сработали.
Питер встал и подошел к окну. Солнце — яичной желтизны и в дымке по краям в это время дня — виднелось из окна во всем величии его, прямо в центре небес. Оно было в пять или шесть раз больше, чем то, под которым он рос, и бросало колечко золотистого света на контуры серо-бурых зданий аэропорта. Лужи дождевой воды, оставленные ночным потопом, постепенно испарялись. Капли пара вертелись и танцевали, взлетая с земли к крышам, чтобы уйти в забвение. Казалось, что лужи выдувают мудреные кольца пара.
Кондиционер в комнате студил совершенно зря. Питер сообразил, что если подойти близко к окну и прижаться к нему, то тепло, излучаемое снаружи и проникающее через стекло, проникнет и сквозь одежду. Надо спросить Грейнджер, как управляться с кондиционером, именно это она забыла объяснить.
Вернувшись к компьютеру, он допечатал: «служить Господу» и начал новый абзац.
Даже в радости от прекрасной возможности, посланной мне Господом, я чувствую боль страдания оттого, что не могу поддержать и успокоить тебя. Я только сегодня понял, что впервые ты и я в разлуке больше чем на пару ночей. Почему я не отлучался на мини-миссии в Манчестер или Кардифф, чтобы потренировать это долгое расставание?
Я думаю, что тебе Оазис показался бы таким же прекрасным, каким вижу его я. Солнце огромное и желтое. Воздух постоянно кружит вихрями, проникает под одежду и ускользает сию же секунду. Это может показаться неудобством, я понимаю, но ты бы привыкла. Вода зеленая, а моча почему-то оранжевая. Ну что, завлекательное описание, так сюда и тянет? Мне следовало бы пойти на курсы романистов, прежде чем лететь сюда. Я должен был настоять в СШИК, чтобы тебя отправили со мной, или отказаться от миссии.
Если бы мы смогли выкрутить им руки, то потом добились бы компании Джошуа. Не знаю, как бы он перенес Скачок, впрочем… Может, превратился бы в меховую горжетку. Черный кошачий юмор. В ответ на твою шутку о шоколадном рулете, наверно.
Милая моя, я тебя люблю. Будь здорова. Следуй тому, что ты часто советуешь мне, — не слишком вини себя и не давай злу ослепить добро.
Я помолюсь вместе с тобой о семьях усопших на Мальдивах. А ты помолись со мной за здешних людей, которые не могут дождаться новой жизни во Христе. О, вот еще: в Оклахоме живет девочка по имени Коретта, ее отец недавно умер, а мать спивается. Помолись за нее тоже. Если не забудешь.
Люблю,
Он перечитал текст сообщения, но уже бездумно, вдруг ослабев от усталости и голода. И нажал кнопку. Несколько минут его шестьсот девяносто семь беспомощных слов застряли, слегка подрагивая, будто компьютер не знал, что с ними делать. Для Луча это было обычной практикой, как оказалось. Процесс передачи тянется каждый раз, и становится страшно, что на этом все и закончится. Потом слова его исчезли с экрана, и появилось сообщение:
ОДОБРЕНО, ОТПРАВЛЕНО.
8
Вдохните поглубже и сосчитайте до миллиона
При дневном свете все выглядит иначе. В сшиковском кафетерии, казавшемся таким заброшенным и жутким в долгие часы темноты, теперь кипела жизнь. Дым коромыслом. Стеклянная стена в восточной части здания, хоть и тонированная, пропускала столько света и тепла, что Питеру пришлось прикрыть лицо. Вся комната подернулась лучистой дымкой, в ней кофейные автоматы превратились в украшенные драгоценностями скульптуры, алюминиевые стулья мерцали, будто отлитые из благородного металла, журнальные стойки обернулись зиккуратами, лысые головы — фонарями. Человек тридцать-сорок собрались здесь, они ели, болтали, подкреплялись у стойки кофейного бара, покатывались со смеху, сидя в креслах, размахивали руками над столами, повышали голос, чтобы перекричать голоса остальных. Большинство было одето в белое, как и сам Питер, только без большого чернильного распятия на груди. Черных лиц было довольно мало, среди них был и Би-Джи. Би-Джи не обратил внимания на появление Питера, он был увлечен оживленной беседой с мужиковатой белой женщиной. Грейнджер нигде не было видно.
Питер шагнул в толчею. Музыка по-прежнему транслировалась из репродукторов, но теперь тонула в гомоне и галдеже, Питер не мог определить, то ли это все та же документальная передача про Пэтси Клайн, то ли электронная диско-песня, то ли классическая пьеса. Просто еще один голос в общем гуле.
— Эй, пастор!
Это был тот самый негр, метнувший ему в прошлый раз брусничный маффин. Он сидел за тем же самым столиком, что и вчера, но с другим приятелем — белокожим толстяком. По правде сказать, оба они были толстяками — и вес у них был одинаков, и черты похожи. Такое сходство лишний раз напоминало о том, что, несмотря на варианты пигментации, все человечество принадлежит к одному и тому же биологическому виду.
— Приветствую! — сказал Питер, подхватывая стул и присоединяясь к ним.
Толстяки вытянули шею и вгляделись в чернильную графику на его груди, но, убедившись, что это только крест, а не то, что они были бы не прочь прокомментировать, вернулись в исходное положение.
— Как дела, чувак? — Чернокожий парень протянул Питеру руку.
На рукаве рубахи, у самого локтя, пестрели математические формулы.
— Прекрасно, — ответил Питер.
Он как-то никогда не задумывался раньше, почему темнокожие люди никогда не записывают цифры на коже, к примеру на руке. Каждый день узнаёшь что-то новое о разнообразии рода людского.
— Уже подзаправился?
Темнокожий только что опустошил тарелку с чем-то коричневым в соусе. Он сжимал в ладонях пластиковую кружку с кофе. Его друг кивнул, приветствуя Питера, и снял замасленную бумажную обертку с огромного бутерброда.
— Нет, я все еще функционирую на половинке маффина, — ответил Питер, моргая от ослепительного света. — Впрочем, нет, вру — с тех пор я съел еще кусок булки с изюмом.
— Не ешь эти булки с изюмом, чувак. Это ПК!
— ПК? — Питер мысленно пошарил в своей базе аббревиатур. — Пировиноградная кислота?
— Поддельная Кола.
— Что-то я не улавливаю…
— Мы так кличем то, что сделано тут, а не дома. Может содержать моноциклопарафин, или циклогексилдодекановую кислоту, или еще какое дерьмо.
На лице негра играла полуулыбка, но глаза глядели серьезно. Многоэтажные химические термины слетали с его губ с легкостью ругательств. И снова Питер вспомнил, что все служащие здесь должны обладать умениями, оправдывающими дороговизну их перелета на Оазис. Все, кроме него самого.
Темнокожий парень громко хлебнул кофе из кружки.
— Вы никогда не едите здешние продукты? — поинтересовался Питер.
— Мое тело — это мой храм, отче. «Содержи его в святости» — так в Библии сказано.
— В Библии много чего сказано, Муни, — заметил его приятель и откусил от истекающего серым соусом бутерброда приличный кусман.
Питер посмотрел на Би-Джи в другом конце зала. Мужеподобная женщина согнулась чуть ли не в три погибели от хохота. Одной рукой она для равновесия ухватилась за колено Би-Джи. Музыка проникла сквозь брешь в людском гаме, оказавшись хором из бродвейской постановки середины двадцатого века; такие вещи всегда ассоциировались у Питера с провинциальными благотворительными лавочками или коллекциями грамзаписей в жилищах одиноких стариков.