Книга странствий
Шрифт:
Мы, жившие в двадцатом веке, знаем столько о реальных ужасах, что нам ничуть не надо никакой воображаемой жути, мы скорее ищем покоя и гармонии. Но именно чувство благостного покоя нас ощутимо посещает при встрече с покоем вечным - почему же не ввести в обычай такие встречи с коллективной памятью?
Я начал эту главу с аттракционов, где щекочущее чувство искусственной опасности и риска (то есть чисто игровой близости к смерти) наполняет нас восторгом и обостряет чувство существования. Точно такие же забавы наверняка придутся к месту и здесь. А может быть, иные несколько - ведь человек изобретателен почти беспредельно, а сегодняшняя технология позволяет сделать невероятно
Теперь отвечу на вопрос, давно уже висящий в воздухе. Вот упомянут был Ремарк, давным-давно уже он стал частицей русской литературы, спора нет но ведь лежит он где-то вовсе в ином месте. Испытает ли его читатель то же чувство любви и благодарной памяти, придя к заведомой копии того обелиска, что стоит (надеюсь) где-то над его прахом?
Я врать и предугадывать не стану. Расскажу одну историю, которая сполна (по-моему) на все эти вопросы отвечает. Есть у нас в Иерусалиме знаменитое и всеми посещаемое место - могила царя Давида. До Шестидневной войны 67 года, пока Стена Плача была молящимся евреям недоступна, собирались они здесь. И здесь в расщелины между камней клали записки, адресованные Богу, и была могила царя Давида некой временной Стеной Плача. Но и сейчас приходят сюда тысячи людей. А подлинность этой могилы - она не то что под сомнением, а просто нет сомнения у знающих специалистов и археологов, что не было её тут никогда, и просто это некая давнишняя условленность, и поздно её подлинность опровергать. Так вот у некоего известного раввина (тоже тут молившегося многократно) спросили, не беспокоит ли его, что это вовсе не то место, где лежит царь Давид. И раввин ответил гениально:
– Если столько евреев столько лет приходят сюда молиться, - сказал он, - то царь Давид наверняка сюда давно уже перебрался.
Мне кажется (точней - уверен я), что на таком кладбище многие памятники со временем обретут свой прах. Усопшим надо, чтобы мы их посещали, и не меньше это нужно нам. А рядом пусть играет жизнь во всём великолепии её игры.
Ещё одна деталь мне кажется весьма существенной. В этом парке культуры вечного отдыха следует брать плату с посетителей - не за вход, а при выходе.
Глава о неслучившейся книге
Уже несколько лет я хочу написать книжку детских стихов. Не для детей, а именно детских, то есть пытаясь воспроизвести то освещение, в котором видят мир и нас наши маленькие или чуть подросшие дети. Когда я рассказываю о своём замысле со сцены, в зале возникает дружный смех. Но это смех несправедливый: я ведь легко справляюсь с первыми тремя строчками стиха, меня в смысле приличности подводит четвёртая, но дети запросто могли бы так писать. Поскольку знают всё и даже больше нашего. Они не говорят нам это вовсе не из-за страха наказания (верней, не только из-за этого) - они ещё жалеют нас, боятся огорчить, они ведь вообще относятся к нам снисходительно. Рассказывала одна мать про своего маленького сына: как-то вечером, уже в постели лёжа, он её спросил:
– Мама, я уже могу спать или ты ещё будешь петь колыбельную?
Вот как относятся к нам наши дети. А теперь - о моей творческой неудаче. Книжку эту придумал не я, а Саша Окунь. Давай сделаем какую-нибудь книгу, предложил он, где не я буду иллюстрировать твои стишки, а ты - мои рисунки. И решили мы учинить большую (по формату) книжку, где во всю страницу располагался бы большой рисунок, а моё четверостишие служило комментарием к нему. Так ведь и делаются детские книжки известных авторов. Я загорелся этой идеей сразу. У меня когда-то был случайный детский стишок, я очень любил его при случае прочесть:
По речушке меленькой за ромашкой беленькой плыли три букашки на большой какашке.Только этот стишок сюда не очень годился, он был - для детей, а мне хотелось попытаться сотворить самостоятельное детское сочинительство. Что оказалось очень непросто, но какое-то количество стишков я всё же накропал. Среди них были даже приличные. Но очень мало. Ибо от приличных исходил явно уловимый запах взрослого сюсюканья, фальшака, подделки. Под детское мечтание, к примеру:
Тихо мелочь я коплю и расти я не ленюсь, мотоцикл я куплю и на бабушке женюсь.Ради такой продукции не стоило затевать книжку. Интересен был ребёнок, употребляющий все те слова, которые он держит в тайне от своих докучливых предков. Мы с женой как-то услышали такое. Были мы в гостях у приятеля (весь из себя учёный-физик), под весьма культурную женщину канала его жена (с переменным успехом), а ещё был дивный сын лет четырёх-пяти. Его погнали спать, а мы сидели, выпивая и болтая. Вдруг из детской комнаты послышался ангельский голосок ребёнка. Обращаясь к матери, он с укоризной говорил:
– Ложись спать, старая жопа, завтра тебя в садик не добудишься!
И я это запомнил от восторга на всю жизнь. А тут в Израиле мне рассказали историю чуть ли не из Талмуда. Якобы к раввину одному пришла молодая женщина и спросила совета:
– Рабби, - сказала она, - у меня дочери уже двенадцать лет, и я хочу с ней поговорить об отношениях мужчины и женщины.
– Конечно, поговори, - ответил раввин, - только вряд ли ты узнаешь что-нибудь новенькое.
Я сел писать стишки, и вдруг судьба мне явно стала помогать - я делал, по всей видимости, то, что я и должен был делать по её умышлению. Во всяком случае, мне встречные и поперечные подряд стали рассказывать истории про детское всезнание, как бы поощряя будущую книгу.
В одной семье оба родители были врачи. Мать - гинеколог, а отец отоларинголог (то есть ухогорлонос, как писали в советских поликлиниках). И сына лет восьми однажды спросил кто-то, кем он будет, когда вырастет.
– Врачом, только врачом, - ответил мальчик, - как мама.
– А почему не как папа?
– спросил этот кто-то.
– А я в ушах ничего не понимаю, - ответил мальчик.
А из какой-то детской группы (с русским языком) вернулась маленькая девочка, и бабушка её спросила, что сегодня им рассказывали в группе.
– Нам рассказывали, - охотно ответила внучка, - и ещё мы обсуждали сами, что маму надо любить всякую. Маму надо любить красивую и некрасивую. Маму надо любить даже, если она старая падла.
Вдруг из Америки пришло письмо. Один знакомый (и не близкий) мне писал, как из детского сада вернулся его пятилетний сын и сразу же пошёл за кресло в угол, куда ставили его обычно в наказание.
– Ты чего туда попёрся?
– спросил отец.
– А понимаешь, - объяснил смышлёный сын, - мне рассказали в садике стихотворение, я его тебе прочту, ты всё равно меня сюда поставишь, так я тебе отсюда и прочту.