Книга судеб
Шрифт:
Она нарочно сделала паузу, чтобы вахтер сам мог, как можно больше рассказать про привидение. А это, кажется, старику и было нужно. Он откашлялся, бросив короткий взгляд в зеркало, стоящего на его столике, пригладил рукой волосы.
– Конечно, я знаком с этой историей…– начал он, пытливо вглядываясь в нас с Янкой.– Многие студенты болтают, что видели тут некую тень серого цвета, летающую по коридорам. Часто она появляется после полуночи…
– Полуночи?– с сомнением нахмурился я.– Какие же студенты задерживаются в вузе после полуночи?
– Это не простой
– Очень интересно,– согласилась Красовская,– а не могли бы посмотреть то место, где чаще всего появляется призрак? Сфотографировать? Для газеты…
– Боюсь, что нет, милая дама,– нахмурился вахтер,– без разрешения ректора никто постороний не имеет право входить в вуз. Вот завтра утречком приходите. Напишите честь по чести заявление, получите разрешение на съемку и милости просим, а пока нет!
Мужчина солидно скрестил руки на груди, театрально повернув голову чуть на сторону. Видимо, в его понимании эта поза выглядела непроклонной и солидной.
– И все же…– аккуратно настояла на своем Янка. – У нас завтра сдача нового номера. Статья должна быть…
Она вытащила из сумочки небольшой кошелек красного цвета и положила его на стойку вахты, подмигнув охраннику.
– Нам очень нужна ваша помощь…Мы вас отблагодарим и обещаем место на развороте нашей газеты,– торопливо добавила она, видя, что старик уже почти сломался.
– У нас пенсия и правда маленькая…– нерешительно начал он, а Красовская ловко достала из бумажника двести гривен и сунула их под внутренний телефон института.
– Очень маленькая!– выразительно поглядел вахтер на нее. Она со вздохом вытащила еще одну купюру.– Но в принципе, я думаю, можно что-то придумать…
Он встал из-за стойки и прошел к двери. Запер ее на ключ и указала нам на длинную витую лестницу, ведущую на второй этаж.
– Милости просим, – проговорил он, медленно поднимаясь наверх,– гимназистку чаще всего видят на втором этаже в левом крыле здания. Не знаю, что ее туда так тянет? Может действительно именно там ее купец…это…– он мазнул взглядом по Красовской и стыдливо отвернулся.
По узкому коридору, задрапированному какой-то бордовой тканью были развешены портреты знаменитых выпускников и ректоров вуза. На нас со стен глядели задумчивые, одухотворенные лица людей, закончивших много лет назад этот храм искусств. Откуда-то сверху доносились возмущенные возгласы актеров, репетирующих очередной спектакль, но отдельных слов разобрать было нельзя. После недолгой прогулки по коридору, мы оказались перед старым портертом довольно крепкого мужика, сидящего с тростью в руке на венском гнутом стуле, одетого в дорогой сюртук с накрахмаленными манишками. Длинная борода, почти по грудь и жесткий властный взгляд из-под косматых, нахмуренных бровей выдавали в нем человека властного и жесткого.
– Вот здесь ее частенько и видят,– указал рукой на тупичок с картиной вахтер,– уж
– А сами-то вы ее видели?– спросил я, рассматривая неизвестного мне барина.
– Боже упаси!– перекрестился неловко вахтер.– Те кто ее видел, потом долго отойти не могут, шепчут что-то про себя, ходят, как в воду опущенные.
– А может это и есть ее обидчик?– кивнула головой на портрет Яна.
– Да не может такого быть! – возмутился мужчина.– Это же сам Котляревский Иван Кузьмич – знатный меценат, покровитель и благодетель нашего театра…
Я если честно не разделял уверенности охранника. Как раз такие меценаты и благодетели в девятнадцатом веке частенько баловались с девками по закоулкам и углам, не особо спрашивая желания оных. А взгляд Котляревского так и таит в себе какую-то странную бесинку, отдавая сумасшествием.
– Вы нас оставите здесь на полчасика, чтобы поснимать?– с завораживающей улыбкой попросила Яна.
– Не положено…– угрюмо насупился вахтер, но красовская пошла уже по проторенному пути и сунула ему в карман форменной куртки еще одну купюру.
– Мы вас очень попросим.
– Ну ежели так…– охранник пошел вниз, утопая форменными сапогами в бордовом ворсистом ковре, расстеленном по всему коридору.
– Странный мужик,– кивнул я на портрет, осматриваясь по сторонам.
– Это я заметила,– разозлилась Красовская, видимо всерьез огрченная потерей шестиста гривен,– ты хоть что-нибудь видишь или чувствуешь?
Я помотал головой, сделав шаг вперед. Ничего необычного. Пахло пылью и масляной краской от портрета, словно он был только что написан.
– Все, как всегда, но до полуночи еще долго…– мысль о том, что придется торчать тут до двенадцати часов привела меня в ужас. Я не мог даже представить, что буду говорить Светке, и как она отреагирует на столь позднюю задержку. И вдруг мое тело сковал холод. Он заполз под рубашку идвинулся мурашками по спине. Лицо окаменело, словно сведенное судоргой. Я ощутил легкий ветерок, мазнувший мне по лицу и отшатнулся.
– Что такое?– обеспокоенно оглянулась Янка.
– Я ее чувствую,– прошептал я, осознав, что холод – всего лишь спутник души суицдницы-гимназистки, привязанной к этому чертову портрету силой своей ненависти.– Она где-то рядом…– я облизал пересохшие губы. Вокруг царил полумрак, разрываемый маленьким светильником перед картиной, на которой был изображен Котляревский.– Она идет сюда…
– Ой!– охнула Красовская, спрятавшись мне за спину. Куда делся ее журналисткий запал?
Я прикрыл глаза, пытаясь не увидеть – почувствовать каким-то внутренним зрением приближение призрака. Все вокруг поплыло, будто в тумане, а потом туман рассеялся, холод стал почти невыносимым. Мне пришлось открыть глаза. Передо мной висела дымчатая фигура совсем молодой девушки в строгой гимназисткой форме времен девятнадцатого века. Она, склонив голову, с любопытством рассматривал нас с Яной, слегка улыбаясь. Именно от нее струился этот ужасный поток холода.