Книга темной воды
Шрифт:
В зале, куда мы прошли, было уже полным-полно народу. Четырех-, пятилетние малыши и ровесники Владика Осокина — двадцатилетние, пока еще крепкие ребята, те, кто останется на последнем берегу, когда всех нас не станет. Шла регистрация участников конгресса. Мы влились в общую массу.
К моей радости, мне достался номер с Владиком Осокиным. Я успел проникнуться симпатией к этому мрачноватому, еще совсем взрослому человеку.
— Ну, пошли, – сказал он, позвякивая ключами… — Интересно, для чего нас пригласили, – продолжил он разговор, когда мы поднимались по лестнице на четвертый этаж.
— Не знаю, – ответил я беззаботно, – может, подарят что-нибудь.
— Сильно сомневаюсь, – он покосился на меня, как на дурачка, я и сам почувствовал, что сморозил глупость, – скорее всего, хотят сделать какое-нибудь важное объявление. Может, они открыли вакцину, которая вернет нас к жизни… Только не слишком ли поздно.
— Для меня слишком, – сказал я, – моя жена ушла несколько лет назад.
— Понимаю, – проговорил он. В этом простом слове было столько теплоты и сочувствия, что я чуть не прослезился. По мере того, как я терял годы, слезы все охотнее катились из глаз. – Ну-ну, – Владик похлопал меня по плечу, – вот увидишь, все еще будет хорошо.
Мы разместились и стали изучать программу пребывания, выданную при регистрации. Сегодня нас ожидал вечерний банкет. А утром — завтрак и важное заявление. В программе так и значилось — «важное заявление».
— Неужели оно?! – пробормотал мой сосед, хлопнул кулаком по ладони, заходил по комнате. – Даже не верится. А так бы хотелось, чтобы это стало реальностью. Представляешь, еще семьдесят лет жизни.
— Не знаю, – я пожал плечами, – семьдесят, пожалуй, маловато. Еще бы сто пятьдесят — это дело.
— Ха, – сказал Владик, – ха… — И рассмеялся. – А ты жадина, приятель.
Я покосился на вместительный рюкзак, который он поставил возле окна. Владик заметил мой интерес.
— Там самое ценное, что у меня есть, – поведал он. И замолчал.
— И что там такое? – любопытство не давало мне покоя.
— Рукописи моих новых книг. Я все еще не теряю надежду, приятель. Только представь. Человечество возродится. И я смогу их издать. Их будут читать, как раньше, по всей стране. Впрочем, не бери в голову.
— И ты вот так таскаешь их повсюду с собой? – поразился я.
— Я же сказал, – насупился Владик, – это самое ценное, что у меня есть…
Утром нас разбудили на завтрак стуком в дверь.
Умывался я наспех. Чистить зубы совсем не хотелось. Я просто пожевал пасту и выплюнул. Что толку чистить зубы, если кариес все равно не появляется. А скоро нынешние зубы, и вовсе, заменят молочные. Глупый пережиток — чистить зубы. Вот грязь под ногтями и сера в ушах все равно почему-то появляются, хотя, казалось бы, не должны. Волосы и ногти растут, как ни в чем не бывало, как будто эпидемия их не касается. А как было бы удобно — никогда не стричь ногти, никогда не посещать парикмахерскую. Хорошо хоть, что бриться мне уже давно не надо. Раньше щетина перла, как молодой бамбук — каждый день приходилось срезать.
Сразу после легкого завтрака нас провели в университетский зал заседаний. Нам достались места в самой середине…
— Мы хотим сообщить вам кое-что важное, – сказал докладчик, покашлял в кулак, – я хотел бы привести цитаты из дневника Георгия Линцера.
По залу прошел удивленный ропот. Докладчик тоже говорил по-английски, но я отлично знал этот язык. Изучал в Университете, когда решил, что в новой жизни мне к первому образованию математика не помешает получить второе — лингвиста. И не ошибся. Английский очень мне пригодился. Стариков преклонного возраста в Англии и США было куда больше, чем в России.
— Итак, второе сентября. Мой сон был прерван громким плачем ребенка. Я открыл глаза. Так и есть. Витенька плакал в лаборатории. Вчера я работал допоздна, и снова не запер дверь. Я сразу понял, что произошло что-то нехорошее. Вскочил и кинулся туда. Мои опасения подтвердились. Случилось страшное. Пробирка со штаммами омолодина оказалась разбита. А мой мальчик, мой Витенька, стоял рядом и вдыхал его пары. Я кинулся к ребенку, крича и плача. Меня охватил такой ужас, что невозможно даже описать… — Докладчик замолчал, обвел аудиторию взглядом. – Мы все, друзья мои, стали жертвой детской шалости. Сын Георгия Линцера, гениального биохимика, забрался в лабораторию и разбил пробирку с вирусом, после чего началось его победоносное шествие по свету.
В зале царила тишина. Только слева плакал ребенок.
— Зачем вы нам все это рассказываете?! – выкрикнул кто-то в первых рядах.
— Человечество на грани вымирания, – ответил докладчик. Ему было не больше десяти, но держался он твердо. – Дневник был найден несколько лет назад. Мы посчитали, что все, кто остались, вправе знать истину, – в зале поднялся невообразимый гвалт и шум. Докладчик закричал: — Мы исследовали дневник. Мы надеялись найти на его страницах если и не формулы, то хотя бы какие-то указания о том, куда нам следует двигаться, но, к сожалению, не нашли ничего. Послушайте… Послушайте! У нас еще есть шанс. Еще не все потеряно!
Но его уже никто не слушал…
В этот день я мог наблюдать, как Владик стоит на балконе, открывающемся в пропасть, и швыряет вниз пачки исписанной убористым почерком бумаги. Он выбрасывал свои рукописи.
— Владик, – окликнул я писателя.
Он обернулся и выкрикнул:
— Это больше никому не нужно. Я писал книги для детей, чтобы они выросли, и стали достойными взрослыми людьми. А зачем книги детям, которые никогда не станут взрослыми?
— Может, все еще изменится, – проговорил я.
— Дети! – выкрикнул он. – Я всегда писал для детей. Ты только посмотри, что сделали дети с нашим миром. Что они сделали со всеми нами.
Самый страшный зверь
Из всех тварей, каких только можно встретить на земле, Огнор был самой страшной и мерзкой зверюгой. Зловонное дыхание со свистом вырывалось из его широченной глотки (при желании он мог бы проглотить бочонок светлого эля). Могучие руки покрывала рыжая щетина и многочисленные бородавки. Шишковатый череп сидел на короткой шее и походил на котел для варки мяса. Тело Огнора представляло собой совершенный механизм для убийства — переплетения тугих мышц, удлиненные колени и локти, и когти, такие острые, что могут располосовать даже металл.