Книга воспоминаний

Романов Александр Михайлович

–  Вы ведь знаете этих деревенских парней - говорил один из адъютантов, - они всегда хотят присутствовать при погребении своих близких, и если им это не удается, то на них нападает тоска.

Это все, что было оказано про улыбающегося солдата, стоявшего на своем посту в далеком Тифлисе и считавшего дни, которые отделяли его от свидания с женой.

Но эта одинокая смерть поразила меня более, чем гибель десятков тысяч русских и турок, о которой говорила официальная сводка. Я постоянно ходил к тому месту, где солдатик стоял на часах. Его преемник - ветеран средних лет, с грудью, украшенной медалями, с любопытством посмотрел на меня. Он взглянул сперва на свои сапоги, затем начал считать пуговицы на мундире, подозревая,

что в его форме одежды что либо не в порядке. Мне хотелось поговорить с ним и спросить, когда, он в последний раз видел свою жену. Я знал, что с часовыми разговаривать не полагается, а потому молча стоял пред ним, и мы оба, старались прочесть мысли друг друга. Я старался разгадать его горе, он же терзался мыслью о том, не оторвалась ли у него на мундире пуговица. Я уверен что, если бы мне теперь удалось каким-нибудь способом попасть в Тифлис, я бы без труда нашел бы то место, где pyccкий солдат-часовой в 1878 году оплакивал потерю своей жены.

5.

Мир быль подписан летом 1878 г., а осенью мы отправились в С. Петербург на свадьбу моей сестры Анастасии Михайловны с Великим Герцогом Фридрихом Мекленбург-Шверинским.

Так как это было мое первое путешествие в европейскую Россию, я волновался более всех. Не отрываясь от окна вагона, я следил за бесконечной панорамой русских полей, которые показались мне, воспитанному среди снеговых вершин и быстрых потоков Кавказа, однообразными и грустными. Мне не нравилась эта чуждая мне страна, и я не хотел признавать ее своей родиной. В течение суток, по нашем выезде из Владикавказа (до которого мы добрались в экипажах), я видел покорные лица мужиков, бедные деревни, захолустные, провинциальные города, и меня неудержимо тянуло в Тифлис обратно. Отец заметил мое разочарование.

–  Не суди обо всей России по ее провинции, - заметил он: - и вот скоро уж увидишь Москву с ее 1600 церквей и Петербург с гранитными дворцами.

Я глубоко вздохнул. Мне пришлось уже столько слышать о храмах Кремля и о роскоши императорского двора, что я заранее был уверен, что они мне не понравятся.

Мы остановились в Москве, чтобы поклониться чудотворной иконе Иверской Божией Матери и мощам Кремлевских Святых, что являлось официальным долгом каждого члена Императорской фамилии, проезжавшего через Москву.

Иверская часовня, представлявшая собою старое, маленькое здание, была переполнена народом, который хотел посмотреть на Наместника и его семью. Тяжелый запах бесчисленных свечей и громкий голос диакона, читавшего молитву, нарушили во мне молитвенное наcтpoeниe, которое обычно навевает на посетителей чудотворная икона. Мне казалось невозможным, чтобы Господь Бог мог избрать подобную обстановку для откровения своим чадам святых чудес. Во всей службе не было ничего истинно христианского. Она скорее напоминало мрачное язычество. Боясь, что меня накажут, я притворился, что молюсь, но был уверен, что мой Бог, Бог золотистых полей, дремучих лесов и журчащих водопадов, никогда не посетит Иверскую часовню.

Потом мы поехали в Кремль и поклонились мощам святых, почивавших в серебряных раках и окутанных в золотые и серебряные ткани. Пожилой монах в черной рясе водил нас от одной раки к другой, поднимая крышки и показывая место, куда надлежало прикладываться. У меня разболелась голова.

Еще немного в этой душной атмосфере, в я упал бы в обморок.

Я не хочу кощунствовать и еще менее оскорбить чувства верующих православных. Я просто описываю этот эпизод, чтобы показать, какое ужасное впечатление оставил этот средневековый обряд в душе мальчика, искавшего религии красоты и любви. Со дня моего первого посещения Первопрестольной и в течение последовавших сорока лет, я, по крайней мере, несколько сот раз целовал мощи кремлевских святых. И каждый раз я не только не испытывал религиозного

экстаза, но переживал глубочайшее нравственное страдание. Теперь, когда мне исполнилось шестьдесят пять лет, я глубоко убежден, что нельзя почитать Бога так, как нам это завещали наши языческие предки.

Линия Москва-Петербург, протяжением в 605 верст, была оцеплена войсками. В течение всего пути мы видели блеск штыков и солдатские шинели. Ночью тысячи костров освещали наш путь. Сперва мы думали, что это входило в церемониал встречи Наместника Кавказского, но потом мы узнали, что Государь Император предполагал в ближайшем будущем посетить Москву, а потому правительством были приняты чрезвычайные меры по охране его поезда от покушений злоумышленников. Это несказанно огорчило вас. По-видимому, политическая обстановка принимала крайне напряженный характер, если для поезда Императора Всероссийского необходимо было охранять каждый дюйм дороги между двумя столицами. Это было так непохоже на то время, когда Император Николай I путешествовал почти без охраны по самым глухим местам своей необъятной Империи. Отец наш был очень огорчен и не мог скрыть своего волнения.

Мы приехали в Петербург как раз в период туманов, которым позавидовал бы Лондон. Лампы и свечи горели по всему дворцу. В полдень становилось так темно, что я не мог разглядеть потолка в моей комнате.

–  Ваша комната, приятна тем, - объяснил нам наш воспитатель, - что, когда туман рассеется, вы увидите напротив через Неву Петропавловскую крепость, в которой погребены все русские государи.

Мне стало грустно. Мало того, что предстояло жить в этой столице туманов, но еще недоставало соседства мертвецов. Слезы показались на моих глазах. Как я ненавидел Петербург в это утро. Даже и теперь, когда я тоскую по Родине, то всегда стремлюсь увидеть вновь Кавказ и Крым, но я совершенно искренно надеюсь никогда уже более не посетить прежнюю столицу моих предков.

Мне вспоминается, как я спорил на эту тему с моими родителями. Они любили Петербург, где провели первые счастливые годы своей супружеской жизни, но не могли, вместе с тем, порицать и моего пристрастия к Кавказу. Они соглашались с тем, что в то время как Кавказ своей величавой красотой успокаивает и радует душу, Петербург неизбежно навевает давящую тоску.

6.

Все большие семьи страдают от чрезмерного честолюбия их мужских представителей. В этом отношении русская Императорская семья не являлась исключением.

Два течения были в семье во время моего первого пребывания при петербургском дворе в 1879 г.

У Императора Александра II было 6 сыновей: Александр (будущий Император Александр III), Владимир, Алексей, Сергей и Павел.

Его брат, Великий Князь Михаил Николаевич (мой отец), имел шестерых сыновей: Николая, Михаила, Георгия, Александра, Сергея и Алексея Михайловичей.

Его второй брат Николай Николаевич имел двух сыновей: Николая (ставшего в 1914 году Верховным Главнокомандующим) и Петра Николаевичей.

Его третий брат Константин Николаевич имел четырех сыновей: Константина, Дмитрия, Николая и Вячеслава, Константиновичей.

Два старших сына Императора: Наследник Цесаревич и Великий Князь Александр Александрович и Великий Князь Владимир Александрович женились рано, и у каждого было по три сына.

У Наследника: Николай (Никки) - будущий Император Николай II, Георгий, (умерший в июне 1899 г. в Аббас-Тумане), и Михаил, - от брака с принцессой Дагмарой Датской, у Великого Князя Владимира Александровича от брака с Mapией, герцогиней Мекленбург-Шверинской: Кирилл, Борис и Андрей. Это были представители молодого поколения династии. За исключением Наследника и его трех сыновей, наиболее близких к трону, остальные мужские представители Императорской Семьи стремились сделать карьеру в армии и флоте и соперничали друг с другом.