Книжная закладка
Шрифт:
И вот однажды,- я беру самое обыкновенное, привычное "однажды",очередная телефонограмма, не дав доспать, тычет Тянкова ногами в сапоги. Сунув под локоть портфель, он сбегает по ступенькам вниз. У подъезда гудит машина. Пнул ногой дверь - и вот тут-то навстречу, подталкиваемая зыбким утренним ветерком этакая вот легкая, завитая, как женский локон, благоухающая смолью стружечка. Тянков глазами по сторонам: никого (шофер возится с покрышкой). Быстро нагнулся: и легкая витуша, отершись спиралью о пальцы - в портфель. Затем покрышка надвинута, захлопнулась дверца, и автомобиль - сквозь заседания, от подъездов к подъезду. Доклад, особое мнение. Еще доклад. Кто-то - цифру к цифре. И Тянков хочет по цифрам цифрами, привычно отстегнул портфель и пальцами по обрезу дел, но тут опять - крохотная, мягким локоном извитая стружечка. И сразу же по
Мы - все, всей скамьей, взглянули вслед протянутому пальцу, стружка, как если б ей надоело слушать, вдруг, завращав спирали, легко подталкиваемая ветром, покатила вдоль дорожки. Казалось, ветром свеяло и рассказ. Но молчание длилось не долее минуты.
– Бог с ней. Мне вот как-то,- продолжал голос задумчиво и будто к себе,- попалась под ноги обойма. Так - обыкновенная изржавленная дождями ружейная обойма. Где-то недалеко тут - на бульваре. Вмыло ее в песок, должно быть, еще в те, знаете, годы, когда разговаривали мы друг с другом выстрелами. А теперь опять... выставилась. Ну, я ее сразу понял. Сразу. Ведь что может сказать обойма: пять пуль - одна вслед другой - по пяти траекториям и в пять целей. Получалась сюжетная схема, вроде андерсеновской "О пяти горошинах" или наша русская о царевиче и трех стрелах... Я не виноват, . если пули оказываются современнее идиллических горошин. Итак, взяв пять жизней, пять новелл в обойму, я попробовал... но вам неинтересно.
Угрюмый собеседник не возражал. Еще минута - и за нашими спинами, гудя током, протащило по рельсам дребезжащий и охающий трамвай.
– Или вот: если писать об одном из городских самоубийств,- старая, но не знающая сносу тема,- заглавие вон тут, в двадцати шагах, черным по белому, только обернуться и переписать.
Тот, кому говорили, и не шевельнулся, но я, оглянувшись, тотчас же увидел заглавие, действительно - черным по белому, под тремя красными огнями, на разграфленной, повисшей в воздухе доске.
– Да-да,- уронил остролицый, низко вдруг наклонившись, локтями в колени,- если бы я захотел когда-нибудь написать об одном из этих, что горлом в петлю или под перечерк лезвия, я бы назвал рассказ архипрозаично, по-городскому: "Остановка по требованию". Да. А раз есть правильно построенное заглавие, то с него, как с крюка шубу, и весь текст. Ведь заглавие - для меня это первые слова, которые должны вести за собой последующие, а там и последние. Впрочем, это - как у кого. И вот, говорят,продолжал он, вдруг повысив голос и блуждая взглядом по вспыхивающим навстречу ночи оконным квадратам,- что нет тем, что мы на бестемье, охотятся за сюжетом чуть ли не с гончими собаками, парфосно, каждую новую сцепку образов берут облавой, скопом, а между тем от этих проклятых тем, черт бы их взял, некуда ни спрятаться, ни уйти. Их - как пылин в солнечном луче или как москитов над болотом - это будет вернее. Темы?! Вы говорите, их нет. А мне вот ими мозг изгвоздило. И в сне, и в яви, из каждого окна, из всех глаз, событий, вещей, слов - роями: и каждая, самая махонькая, норовит жалом. Жалом! А вы говорите...
– Я, собственно, молчу. И думаю: голословие. У нас есть авторы...
– Авторы?
– обтёрх бородки нервно дернулся.- Ну, на одну букву вы перехватили: вторы, подголоски есть. Даже суть. И, знаете, скиньте-ка еще буквицу: воры. Ведь как сейчас отыскивается тема? Одни за ней по переставным библиотечным лестничкам - и из-под корешков, ловкие хваты. Но эти так-сяк. Другие рвут друг у друга из рук; выклянчивают
Голос говорившего вспрыгнул на доминанту вверх. Двое или трое из прохожих повернули головы в нашу сторону и замедлили шаг. Грузный собеседник двинул коленями и оторвал спину от скамьи. Лицо его (как раз в это время из фонарей брызнула яркая электрическая желчь) выражало не то брезгливость, не то смущение. Но ловец тем уцепился пальцами обеих рук за плечо и локоть слушателя, как если б и тот был еще не оформленной, но достойной разработки темой. Тема сделала было попытку выдернуть руку и пробурчать что-то в воротник, но голос ловца, спрыгнув с высокого фальцета в низкий извиняющийся шепот, кой-как удерживал отдергивающийся локоть.
– Вы говорите - "голословие". Ничуть: мы, писатели, пишем свои рассказы, но и историк литературы, во власти которого впустить или не впустить в историю, открыть или захлопнуть дверь, тоже хочет, понимаете, хочет рассказать о рассказах. Иначе ему никак. И вот то, .что можно пересказать десятком слов, удоборассказуемое, протискивается в дверь, ну, а писания, которые не могут предъявить никакого что, остаются... в ничто. И вот попробуйте, дорогой мой...
– Я тороплюсь.
– Вот это-то мне и нужно. Попробуйте, говорю я, торопливо, в двух-трех словах аннотировать смысл, высутить суть, так сказать, любой из современных литературных нитонисётин; или - итоисётин: как угодно. Ну, излагайте. На выбор и в трех словах. Жду. Ага, не можете? Ну вот, войдите теперь в положение будущего историка: ведь он, бедняга, пожалуй, тоже не сможет.
Ловец тем, вдруг утратив интерес к собеседнику, резким движением отодвинулся вправо. На краю скамьи, сунув палец внутрь полупрочитанной книги, с внимательно наставленным ухом сидел второй молчаливый свидетель дискуссии. Он давно уже бросил читать и, очевидно, слушал. Лицо его, снизу замотанное в шарф, сверху было прикрыто длинной тенью от козырька.
Пестрая обложка, лежавшая на коленях соседа справа, тотчас же привлекла беспокойные глаза ловца тем.
– Ага. Узнаю: перевод Вудвордова "Bunk". Занятно? Не правда ли?
Козырек утвердительно качнул тенью.
– Вот видите,- снова вспыхнул остролицый,- зацепило. Чем? Вы не читали? Нет?
– обернулся он через плечо.- Так вот. Идея: обезвздорить всю кучу вздоров, из которых жизнь. Фабульная схема: некий писатель, работающий над романом, обнаружил пропажу персонажа. Выскользнул из-под пера, и все. Работа стала. Как-то случайно, заглянув на одно из литературных чтений, изумленный писатель сталкивается там нос к носу с своим персонажем. Тот было за порог, но писатель - кажется, так - схватил его уже за плечо и локоть - вот так - и: "Послушайте, говоря между нами, ведь вы же не человек, а..." В результате оба решают в дальнейшем не портить друг друга и всецело отдаться общему делу: роману. Автор знакомит героя с нужным для развития интриги лицом. Лицо, в свою очередь, с одной очаровательной женщиной, в которую персонаж незамедлительно по уши и до тла. И дальнейшие главы сочиняемого в романе романа тотчас же начинают расползаться и косить, как строки на листе, выскочившем из зажима пишущей машинки. Автор, не получая материала от персонажа, всецело занятого любовью, требует разрыва с женщиной. Персонаж уклоняется, оттягивает время. Наконец выведенный из себя автор требует (разговор происходит по телефону) немедленного подчинения перу, угрожая, в случае, если... но персонаж - просто-напросто вешает трубку. Конец.
В течение десятка секунд ловец тем с озорной, почти детской улыбкою оглядывал нас всех. Потом - поперек лба морщина и бородка закоряжилась в пальцах.
– Нет, не конец, неправильное разрешение. Мимо точки. Я бы так... Гм... позвольте-позвольте. Ну, да: без всяких телефонов, лицом к лицу. Автор требует - персонаж отказывается. Слово за слово - вызов. Дерутся. Персонаж убивает автора. Да-да, не иначе. Тогда она, та, которой тщетно добивался псевдочеловек, узнав, что дуэль была из-за нее, приходит к нему сама. Но теперь человек-персонаж не может ни любить, ни не любить и вообще ничего не может: без автора он ничто, ноль. Punktum5. Такой конец - мне кажется - дал бы большее приближение. Хотя...