Кнут-Дударь, проказник
Шрифт:
— Добро пожаловать, Кнут-Дударь! — приветствовал его господин Петерман. — Сейчас у тебя по-настоящему бодрый вид!
— А отчего мне не бодриться? Меня ведь приглашали съесть раскаленные железные брусья,
— Сколько блюд в один и тот же день! — заметил господин Петерман. — Здесь, в этом мире, не следует слишком много думать обеде. Когда постоянно думаешь об этом, делаешься добычей троллей, которые только и насмехаются над людьми. Может, ты голоден, мой мальчик?
Кнут, застенчиво мигая, мял шапку в руках, а потом сказал:
— Вообще-то я с голоду не умер.
— Ну, это меня радует, — сказал господин Петерман. — Я поздно завтракал, а у моих людей не было еще времени ощипать птиц. Подожди до восьми часов, и тебя накормят ужином.
«Это похуже раскаленных железных брусьев и семи ведер болотной воды», — подумал Кнут. Но все же ответил:
— Что ж, я могу и подождать! Пожалуй, буду пока думать о Катехизисе.
Господин Петерман оказался ох как хитер! Он и сам был некогда
— Кнут-Дударь, — сказал он, — вижу, что, кроме как думать обеде, ты еще кое-что умеешь. — Знаешь, ведь это героизм — перебороть самого себя и отказывать себе в самом необходимом, чего нам хочется в этом мире. Ты мне по душе, мой мальчик, и я позабочусь о тебе. Ты пойдешь в школу и станешь дельным парнем. Но что это? Сдается мне, я слышу запах птичьего жаркого! Входи, мой мальчик! Будешь сидеть за моим собственным столом и наешься наконец досыта.
«Что это значит?» — подумал Кнут.
Далее все прозвучало почти как ответ из Катехизиса.
Двери в столовую распахнулись, большой накрытый стол и благоухающее птичье жаркое ожидало голодных гостей. Господин Петерман вел Кнута за руку. Кнут сидел, как знатный господин, за столом и продолжал бы сидеть там и поныне, когда бы давным-давно не отнес ломтик сыра бабушке и не был бы определен в школу.