Княгиня Монако
Шрифт:
— Не угодно ли вам сказать, кого вы любите? Если бы вам признались в любви, что бы вы на это ответили, сударыня?
— Это зависит от того, кому я должна была бы дать ответ.
— Но… вы в самом деле ответили бы?
— Да, ваше величество.
— И что же именно?
— Ваше величество не удостоили меня ответом.
— Сударыня, вы уклоняетесь от ответа на вопрос.
— Я не уклоняюсь, ваше величество, а жду вопроса.
— Разве кто-нибудь обычно поверяет мне свои сердечные тайны? Разумеется, речь может идти только обо мне.
— Ваше величество оказывает мне большую честь, но…
— Но мое предложение вам не нравится.
— Я вовсе этого не
— Но… что же в таком случае вы говорите?
— Я говорю, что не смею сказать то, о чем я думаю, и не смею помышлять о том, о чем бы мне хотелось сказать.
— Ах, сударыня! Я вынуждена признаться, что король был весьма мил.
XX
Мы прогуливались таким образом очень долго. Король был нежен и предупредителен, а также великодушен и щедр на комплименты; он не выглядел страстно влюбленным, подобно Биарицу, но проявлял по отношению ко мне довольно пылкое чувство; признаться, это вскружило мне голову. Впервые в жизни я совершенно забыла о Лозене и не вспоминала о его существовании на протяжении этих восхитительных мгновений, которые принесли удовлетворение всем моим чувствам. Я вернулась домой, будучи вне себя от радости: я уже видела мир у своих ног, представляла себя владычицей двора и всей Франции, а также грезила о невероятной славе и почестях для короля и себя. Государь любил меня! Он поклялся мне в этом, он обещал бросить Лавальер и выдвинуть меня на первое место. Он обещал, что отныне будет думать только обо мне, своей единственной любви.
Я могла рассчитывать на свою семью: отец с детства прививал мне глубокое уважение к прекрасной Коризанде, одной из милушек Генриха IV и моей прабабке, как вам уже известно. Мой брат продолжал мудрствовать с Мадам; что касается г-на Монако, то г-жа де Мазарини, утешавшая его во всех отношениях, могла превосходно утешить князя во время его кратковременного затворничества в собственных владениях. Стало быть, все складывалось как нельзя лучше. На следующий день мне предстояло стать общепризнанной фавориткой, а Лавальер — утратить свое положение; я не смыкала глаз всю ночь.
Чуть свет я занялась своим туалетом, и никогда еще мне не удавалось выглядеть столь привлекательной. Я украсила себя великолепными жемчугами, которые удивительно были мне к лицу, — их стоимость составляла не меньше шестидесяти тысяч экю. Я надела парчовую юбку и кринолин красновато-коричневого и небесно-голубого цветов, с вышивкой в виде витого позумента, впоследствии вошедшей в моду, — то был первый образец такого рода. Блондо отыскала где-то золотошвея, который разбогател благодаря мне и, надо признать, отличался изумительной выдумкой. То был Духов день, когда происходило шествие кавалеров ордена Святого Духа, шествие, в котором король столь превосходно выглядел, и когда дамы надевали на себя вдвое больше украшений, чтобы господа придворные не затмевали их своим блеском.
При моем появлении все пришли в волнение и принялись шептаться. Одни восхваляли меня, другие осуждали, и все с нетерпением ждали, что последует дальше. Всем уже было известно о моей вчерашней прогулке. Каждый обсуждал ее, исходя из своих опасений либо надежд. Бледная, расстроенная и, следует признать, отнюдь не привлекательная, Лавальер была здесь же; Мадам поджимала губы и высокомерничала; г-жа де Монтеспан смеялась неестественным смехом, притворяясь, что ей весело; Лозен же напустил на себя безразличный вид, но его глаза сверкали от бешенства.
Я приветствовала ни о чем не подозревавшую королеву. Королевы-матери уже не было в живых, она-то непременно
— Сударыня, вы очень красивы, вас можно принять за новобрачную.
Я хотела было ответить, но тут появился король, и я забыла обо всем на свете. Его сопровождали Месье, принцы и все придворные. Отец подмигнул мне издали, давая понять, что ему все известно. Король, как обычно, не выказал мне никакого предпочтения, и это меня поразило.
Затем все направились в часовню; я сопровождала Мадам, сожалея о том, что нахожусь не там, где рассчитывала быть. Взгляд г-жи де Монтеспан заставил меня собраться с силами: она торжествовала, видя мое уныние. С гордо поднятой головой я заняла свое место; я желала быть красивой, и мне это удалось: я с радостью слышала, как все вокруг говорят об этом. Церемония завершилась, орденские цепи были розданы, все вернулись в дворцовые покои и разбрелись кто куда. Король вернулся к себе.
Я получила уже немало поздравлений и благословений по поводу зарождающейся благосклонности ко мне его величества. Безразличие короля озадачило придворных сильнее, чем меня. Я оживленно беседовала со всеми, хотя на душе у меня была смертельная тоска; внезапно ко мне подошел г-н де Марсильяк и вполголоса предложил следовать за ним. Все знали, что это доверенное лицо его величества, которому король поверяет свои сердечные тайны; он был также соперником Лозена и единственным из любимцев Людовика XIV, до сих пор лишь на короткое время впадавшим в немилость. Мне кажется, что он продержится еще долго, ибо отличается посредственностью.
Выражения всех лиц изменились, за исключением моего: мне удалось сдержать свое волнение. Я некоторое время медлила, не столько для того, чтобы насладиться всеобщим смятением, сколько для того, чтобы должным образом ввести окружающих в заблуждение. После этого я извинилась и направилась в свои покои, с тем чтобы потом свернуть в другую сторону. Господин де Марсильяк шел впереди меня. Он знал потайные ходы дворца не хуже Бон-тана, к которому мы шли. Я увидела ожидавшего меня королевского камердинера; он поклонился мне до земли. Господин де Марсильяк не уходил, и все молчали. Наконец, я решилась спросить, что все это значит. — Его величество желает вас видеть, сударыня. — Куда же мне следует пройти в таком случае?
— Бонтан вас проводит, он знает пароль для тех, кто входит через потайную дверь.
— Почему же через потайную дверь?
— Государь скажет вам об этом сам.
— Зачем же тогда вы, господин герцог, явились за мной в галерею?
— По приказу короля, сударыня.
Все это не вязалось со вчерашними обещаниями его величества. Мне хотелось вспылить, но я сдержалась: надо было досмотреть этот спектакль до конца.
— Что ж, господин Бонтан, раз я должна следовать за вами, проводите меня.
Камердинер не заставил себя упрашивать и повел меня по лабиринту совершенно темных, наполненных смрадом коридоров, не рассчитанных на платья, подобные моему; наконец, мы добрались до маленькой двери, расположенной в тупике, в той части дворца, что была предназначена лишь для слуг и куда не ступала моя нога. Я задыхалась от гнева и раз десять за время пути собиралась покинуть своего спутника. Когда мы подошли к этому входу, Бонтан остановился, достал ключ и открыл дверь; снова поклонившись, он сделал мне знак войти и произнес шепотом: — Король там.