Княгиня Ольга. Ведьмины камни
Шрифт:
Но нельзя же было сидеть в избе, как в заточении, пока из Хольмгарда уберется Ингвар, а он ничего не говорил об отъезде. К вечеру Хельга собралась с духом показаться в гриднице – надела светло-красное платье, ореховый хангерок, золоченые застежки и стеклянные бусы. Волосы заплела в косу и подвесила к ней литой из бронзы косник со звенящими подвесками-лапками, работы искусных мерянских литейщиц. Такая же подвеска украшала ее пояс. Пусть никто не думает, будто она чего-то стыдится или опасается.
С гордо поднятой головой Хельга вошла, и конечно, все уставились на нее, будто на королеву. По сторонам она не глядела и постепенно успокоилась.
Хотя на Хельгу и таращились, ничего страшного не происходило, и вскоре она вновь освоилась. Пока госпожа Сванхейд к ней добра, пусть стыдятся другие. Будет что рассказать своим – и в Силверволле, и в Озерном Доме, когда она опять туда попадет. Алов, конечно, будет возмущена – это она, как старшая дочь конунга, достойна того, чтобы за нее кипели сражения. А тут какая-то Хельга, которую Алов и Виглинд дразнят, что она, как маленькая, собирает камешки…
– Ты все наврала мне, – в разгар этих раздумий прозвучал у нее над головой знакомый голос.
В это время Хельга наливала пиво из бочки в кувшин; от звука этого голоса, негромкого и осуждающе-печального, ее будто огнем пробрало, деревянный ковш замер в руке.
Другая рука, куда более крупная, забрала у нее ковш и повесила на край бочки. Хельга медленно обернулась и с гордым, немного вызывающим видом оперлась о край стола позади себя.
Эскиль стоял к ней почти вплотную – обернувшись, она ощутила его тепло и даже запах. С каменным лицом Хельга смерила его выразительным взглядом, и он покорно отодвинулся.
– Ты мне наврала, – повторил он. – Ты вовсе не троллиха.
– Я не говорила, что я троллиха!
– Ты говорила, что можешь меня съесть. Я испугался. Всю ночь не спал. Вдруг, думал, ты меня заманишь куда-нибудь в темный угол и… голову мне откусишь. Ты, оказывается, просто девушка из Силверволла. А я-то к тебе с чистой душой!
– С чистой? – Этот упрек изумил Хельгу.
Какова же наглость! Она не забыла, как он заставил ее упасть посреди гридницы!
Невольно она взглянула на его грудь – на уровне ее глаз – и Эскиль притронулся к краю кафтана, будто собирался показать чистоту своей души.
– А то как же? Каждую неделю стираю!
Он говорит о душе, будто о рубахе! Возмущенная Хельга все же фыркнула от невольного смеха. Потом взяла свой кувшин, хоть и налитый только наполовину, и отошла. Понимая, что за этой краткой беседой из-за столов наблюдали десятки глаз, она изо всех сил старалась держать невозмутимое лицо, но ей пришлось кусать губы изнутри, чтобы подавить беспокойный смех. Заманит она его в темный угол! Голову откусит! Где же видано такое бесстыдство! И все же больше всего ей хотелось бросить кувшин и захохотать во всю мочь.
Среди спутников Ингвара был один человек, на которого таращились больше, чем на Хельгу. Звали его Боян, он был болгарином, близким родичей Ингваровой смуглянки жены, и приходился младшим сыном болгарскому цесарю. До того Хельга думала, что в мире существует только два цесаря: греческий и хазарский; хазарский цесарь называется каган, но по сути это одно и то же, означает конунга над конунгами. Но оказалось, что с недавних пор и в Болгарии завелся свой цесарь: тамошний князь женился на девушке из рода Романа цесаря, и тот признал его равным себе.
Для Хельги и Хедина уже то было открытием, что кроме Булгара на Итиле есть еще какая-то другая Болгария, и она далеко на юго-западе, на Греческом море и совсем рядом с Миклагардом. Однажды Хельга даже расспросила об этом Огняну-Марию; та сама привела Хрольва, одного из телохранителей Ингвара, который знал и славянский, и русский язык, чтобы им переводить. Оказалось, что западные булгары – дунайские – и правда составляли когда-то один народ с итильскими, но более двухсот лет назад переселились ближе к Греческому морю. Язык их оставался схож с языком булгар итильских, но в той стране, где они осели, жили славяне, поэтому дунайская знать, потомки кочевников, знала славянский. Сходство лиц, одежд и обычаев между двумя племенами сохранялось до сих пор, и Огняна-Мария охотно слушала все, что Хельга могла рассказать об итильских булгарах. Особенно ей понравилось то, что дядя Хельги, Вигнир, женат на булгарке и ее дети растут вместе с детьми от его первой жены-мерянки.
Своим родичем, бату Бояном, Огняна-Мария гордилась и говорила о нем, уважительно расширив глаза. Внешность Бояна вполне отвечала происхождению, отличавшему его от прочих людей. Боковые части головы у него были выбриты, а длинные темные волосы с маковки и затылка заплетены в косу. Бороду он тоже брил, зато носил черные усы. Еще не старый человек – может быть, лет около тридцати, – высокого роста, он имел большие, открытого разреза дымчато-серые глаза, а грубоватые черты смуглого лица хоть и не были красивы, неуловимо притягивали. Повадки он имел мягкие и учтивые, но главное его очарование заключалось в голосе. Низкий и мягкий, он напоминал Хельге о драгоценных булгарских соболях, черных и блестящих, теплых и ласкающих прикосновением. Боян привез гусли и порой пел по вечерам. Он знал только славянский язык и пел тоже по-славянски, поэтому Хельга не понимала слов, но слушала, очарованная, вместе со всеми.
Вечером Хельга уже ушла в избу, собираясь спать, и даже отстегнула одну застежку, как постучала служанка из дома Сванхейд, Бирна.
– Меня прислала госпожа! – крикнула она в щель приоткрытой двери. – Там князь Боян поет! Если хотите послушать, она сказала, приходите.
Хельга пристегнула застежку обратно, накинула чепчик и шубу, и они с Бериславой опять перешли в гридницу. Осторожно пробрались между людьми поближе к очагу и встали возле толстого резного столба. Столы после ужина сняли с козел и вынесли, оставили один у двери, где стояли бочонки с пивом и лежали на широких блюдах остатки хлеба, сала, вяленой рыбы, оставленные как закуска. Вокруг очага были поставлены длинные скамьи для самых знатных, остальные сидели на помостах, а кое-кто и на полу. Боян, в кафтане узорного зеленого шелка, устроился возле очага, на самом видном месте, с гуслями на коленях. Ярко блестели золоченые бляшки его пояса – будто он опоясан солнечным лучом.