Князь оборотней
Шрифт:
— Тот старик и вовсе ничего не продает, — прошептала Аякчан, невольно прижимаясь к Хакмару плечом, и указала на старика, сидящего перед изъеденным мышами ковриком.
— Как это ничего? — возмущено прошамкал дед. — А ковер? — потрясая своей тряпкой, вскричал он. — Гляди, какой! Из оленьих шкурок! Жена моя еще шила, мастерица была: сносу ему нет и не будет! — старик размашисто взмахнул ковриком. Из прогрызенных дыр посыпались ссохшиеся трупики мелких жучков. Аякчан закашлялась.
— Хороший коврик, дедушка, — присаживаясь перед стариком на корточки, согласился Хадамаха. —
— Как куда делись? — изумился старик. — Тут тебе нешто не торговля? — тыча в убогие ряды рухляди, спросил он.
Первый порыв: ляпнуть, что на площади нынче такая же торговля, как дедова гнилая тряпка — ковер, Хадамахе удалось сдержать.
— Раньше получше было, — наконец подобрал слова он. — Мапа добычу приносили, Амба — рукоделие…
— Ишь ты, вспомнил — Мапа да Амба! — старик встопорщился, как облитый водой вороненок. — Нам тут эдакого зверья не надобно! Э, ты сам не из них ли будешь? — бесцветные глазки старика подозрительно сощурились. — То-то на меня душком звериным пахнуло! — И старик демонстративно зажал пальцами нос.
— Это от коврика! — недобро набычившись, буркнул Хадамаха.
— Слышали, люди! — надсаживая хлипкую грудь, заорал старик. — Морде звериной человечьи товары не по вкусу! — От бешенства белки его глаз расчертились красной сеткой тонких жил.
Рокотом камнепада из убогой толпы торговцев донеслось пока еще тихое, но злобное ворчанье. В полумраке торжища сверкнули недобрые внимательные глаза.
— Ходу отсюда! — пятясь, негромко сказала Аякчан. — Ходу, ходу! — И, ухватив обоих парней за руки, рванула через площадь прочь.
— Всю дичину повыжрали, всю рыбу повыловили, зверье проклятое! — неслись им вслед истошные вопли старика. — Настоящие люди голодают из-за них, а они нос воротят! Э, а ковер? Ковер-то купи? — злобный вой сменился вдруг жалобным, почти детским криком. — Ковер купи-и-и!
Ребята нырнули под прикрытие чумов, с разбегу проскочили проулок насквозь и остановились, тяжело дыша. Еще недавно плотный утоптанный наст уже стал рыхлым и неприятно поддавался под ногами. Вихрящийся по проулку ветер больше не мог гнать сухую снежную поземку — та раскисла, потяжелела и глухо чавкала. Зато он нес поднимающуюся от земли влагу, и оттого было холоднее, чем в самый лютый мороз. Хакмар судорожно передернулся.
— Жалко та баба быстро прибежала — хоть бы халат купили! — с досадой бросила Аякчан.
— Там было торжище! Я уезжал — там было торжище! Там всегда было… — заорал Хадамаха.
Из ближайшего чума высунулась голова — под намотанным меховым шарфом непонятно, мужика или бабы, прогундосила:
— Чего у порога орешь, как медведь?
— Ты против медведей? — Хадамаха мгновенно развернулся.
Голова лишь издала испуганный писк и скрылась. С громким хлопком упал полог чума. Хадамаха стоял, шумно переводя дух, и ждал, пока пройдет мельтешение багровых пятен перед глазами. Стыдно — чего на мужика кинулся? И правда, кому понравится, когда у самого порога орут.
— Пошли в лавку, про которую дядька Бата сказал! — И снова зашагал по улице.
— Ты
— Давно. С тех пор как с отцом сюда ходил. Стражник как стражник, торжище охранял. Которого нет, — с горечью добавил он.
— За День и Ночь многое могло измениться, — рассудительно сказал Хакмар. — Может, теперь торгуют в другом месте.
— Сдается, нам сюда. — Хадамаха остановился перед непомерно длинным и широким деревянным домом, похожим и на крепость, и на охотничий балаган, где летом живут всем племенем, да еще и добычу коптят-солят. Дверь распахнулась легко, без малейшего скрипа.
— Гине-гине, хозяева, откройте дверь да примите привет! — останавливаясь на пороге, вежливо позвал он. Никто не откликнулся.
Ни тебе лавочника, спешащего навстречу, ни суетливых приказчиков, готовых подать, завернуть, взвесить и отмерить. От самого входа тянулись ряды широких полок — верхние перекладины были вбиты прямо в потолок.
— Хозяева! — уже попросту, без всяких любезностей, позвал Хадамаха.
— Да входи уже! — толкнула его в спину Аякчан.
— За вход без спросу штраф полагается. Крупный, — пробурчал в ответ Хадамаха.
— Так это ж лавка! Она для того, чтобы входили! — Аякчан поднырнула Хадамахе под локоть и скользнула внутрь. И Хакмара за собой потащила.
Хадамаха еще постоял на пороге, прислушиваясь и принюхиваясь. Беспокойство, чутье то ли медведя, то ли стражника, то ли обоих вместе, ворочалось внутри неприятным теплым комом. Вокруг все так… не по закону, что у Хадамахи все наличные души были непонятно где, но уж точно не на месте. В странном городе, в который превратилось хорошо знакомое ему селение, даже лавка с товарами могла стоять вовсе не для того, чтобы в нее ходили покупатели.
— Хорошо! — выдохнул Хакмар, тяжело приваливаясь к одной из стоек с полками. И слабо улыбнулся. На лбу его блестели крупные капли пота. Обожженная сперва Жаром Голубого огня, а потом злым холодным ветром, кожа начала облезать — и Донгаровы мази не помогали, шелушащаяся кожа выглядела жутко. У парня болезненно-лихорадочно блестели глаза, и его трепала мелкая частая дрожь — Хакмар уже не замечал этой дрожи, настолько свыкся. А худющий стал! И Аякчан такая же — тряпье болталось на ней, как на обструганной палке, а на исхудавшем до размера детского кулачка лице остались одни глаза, то круглые и несчастные, как у больного совенка… то треугольные и такие же несчастные. Как у вымотанной до предела ведьмы-албасы.
«Им нужна передышка, — отчетливо понял Хадамаха. — Нельзя вечно и бесконечно спасать Сивир. Им нужно отоспаться, отъесться, просто передохнуть! И для начала хоть одеться!»
Помочь им сейчас может только он — ведь это его земля! Он шагнул в лавку и еще разок, уже погромче, выкрикнул:
— Хозяин! Нам бы прикупить чего… — Обогнал ребят и первым пошел между перегородившими все пространство полками. И понял, что Хакмар прав — торговля и впрямь переместилась в другое вместо. Вместе с товарами. Только вот покупателей, сдается, забыли. Да и с продавцами негусто.