Князек
Шрифт:
Дети заболели первыми. У тринадцатилетней Грейс и десятилетней Джейн однажды поутру началась рвота, но все решили, что девочки вечером без спроса чего-нибудь наелись. И, хотя они начисто это отрицали, гувернантка дала им порцию слабительного. Через час у них начался сильнейший кровавый понос, жар... Рвота не прекращалась. Им снова дали слабительное. У младшей, Джейн, состояние резко ухудшилось, и уже к обеду бедняжка скончалась. Грейс умерла ночью. На следующее утро лихорадка началась у Чэрити и у старших детей, Уолтера и Розалинды – тут уже все поняли, что это такое... Болезнь вошла в их дом в тот самый день, когда заперли городские ворота, и невозможно было послать весточку в усадьбу Морлэнд, где жили две младшие сестрички, Маргарет и Селия.
События развивались стремительно. Слуги оказались не менее восприимчивыми к болезни, чем господа, – многих рвало, трясло, и к тому же на теле появлялись страшные нарывы и язвы. Вскоре во всех покоях стоял удушливый запах болезни, дыма, а отовсюду слышались стоны и бормотание умирающих. Все это напоминало картину Страшного Суда... Кэтрин, вечно жаловавшаяся на здоровье, на сей раз проявила завидную силу духа – она отдавала распоряжения слугам, которых еще не сразила болезнь: они ухаживали за умирающими, выносили из дома трупы... Но все было бесполезно. Заболели Самсон и его жена Энни Уивер – им некому было помогать, кроме Джозефа, а тот безотлучно находился у постели сына, единственного наследника Баттсов. Когда же на третий день Уолтер скончался, Джозеф потерял надежду. Он принес из погреба полдюжины бутылок вина и за вечер опорожнил их все, одну за другой. В бесчувственном состоянии он сидел в кресле у мертвого камина, и, поскольку домашним было не до него, его обнаружили лишь на третий день – он лежал на полу бездыханный...
Слуги, кому чудом удалось избежать заразы, потихоньку убегали из дома, втайне надеясь спастись. Кто-то из горожан ночью втихомолку на лодках ускользал вниз по реке, а другие уходили через северные топи. К тому времени, как скончалась Кэтрин – это произошло на исходе второй недели бедствия, – в доме оставалась лишь горстка насмерть перепуганных слуг.
Королева с придворными все еще путешествовала, и печальные вести настигли Нанетту в Нортгемптоне. Она прямиком направилась к Елизавете и, обуреваемая горем, попросила позволения немедленно отбыть домой.
– Как? Вся семья? О, Нэн, бедняжка, я так сожалею! Конечно, можешь тотчас же уехать на любой необходимый срок!
– Благодарю, ваша светлость. Если я отправлюсь прямо сейчас и потороплюсь, то поспею как раз к похоронам. Мне необходимо успеть... моя единственная сестра...
– Конечно. Но, Нэн, благоразумно ли всю дорогу провести в седле? Прости, но в твои годы...
– Ваша светлость, по милости Божьей вам тоже в один прекрасный день стукнет шестьдесят, и больше... Посмотрю, что вы скажете, когда вам вдруг заявят, что вам не под силу ездить верхом!
Королева рассмеялась и похлопала Нанетту по руке.
– Но кто посмеет, хотела бы я знать? Ладно, скорее отправляйся. Господь сохранит тебя – и возвращайся как можно скорее. Мне будет очень тебя недоставать...
И Нанетта ускакала, сопровождаемая Мэтью, Одри, Симоном и еще парой слуг. Когда она добралась до усадьбы Морлэнд, она уже вполне ощутила бремя своего возраста, а также разницу между верховой прогулкой в парке и даже охотничьим выездом – и бешеной скачкой по пыльным дорогам с рассвета до заката. Она самой себе не желала признаваться, насколько измучена. К тому же ей тут же стало не до собственных немощей – ведь она прибыла в усадьбу как раз в разгар семейной ссоры. Все взрослые собрались в верхних покоях. Когда вошла Нанетта, возбужденный Джэн, завидев ее, воскликнул:
– Хвала Небу, мама, ты здесь! Теперь есть кому вразумить моего кузена!
Нанетта поглядела на Пола – и была потрясена происшедшей в нем перемене. Она познакомилась с ним, когда тот был молодым человеком и бессознательно запечатлела этот образ в своем сердце. Теперь на нее глядел седой старик со сморщенным дряхлым лицом, на котором отразилась бессильная ярость.
– Пол, что случилось? – но он лишь помотал головой, а Джэн ответил за него:
– Он хочет, чтобы они были похоронены по католическому обряду!
– Разумеется, и я на это надеюсь, – начала было Нанетта, но ее без всякого почтения перебила Мэри Сеймур:
– Но они не были католиками! Все знают, что Баттсы – протестанты, что они куда более реформисты, нежели мы все вместе взятые!
– И тем не менее Пол прав. Чтобы спасти их бессмертные души...
– Я – глава семьи! – выговорил наконец Пол. – И принимать решение мне!
– Но вы не глава семейства Баттсов, – заметила Мэри. – Теперь старшая из Баттсов – Маргарет.
– Маргарет еще дитя и не может принимать решений!
– Ну, уж коли до этого дошло, – твердо сказала Нанетта, – то моя мать носила фамилию Баттс. Таким образом, я старшая представительница семьи – и я всецело согласна с Полом. Каких бы ошибок ни натворили они за свою жизнь, наше дело – отслужить заупокойную мессу и вознести молитвы об их спасении.
– Мама! – воскликнул потрясенный Джэн.
– И ты хочешь, чтобы души их вечно томились в Чистилище? – уже зло воскликнула Нанетта.
– Никакого Чистилища нет! – закричала Мэри. – Оно отменено!
– Как можно земным законом отменить Чистилище? – прикрикнул на нее Пол. Джэн говорил еще громче, его синие глаза горели – но в глазах его матери пылало ответное пламя.
– Ты не сможешь сделать этого, мама, – это идет вразрез с верой, которую они исповедовали. А мертвые не смогут тебе противостоять! Ведь ты причастила и соборовала Александра перед смертью по католическому обряду – против воли отца! И похоронила ты его как католика – снова против воли отца! Так не допускай, чтобы Пол поступил так же! Оставим в покос совесть – ты рискуешь жизнью!
– Нельзя оставить в покое совесть, – тихо, но твердо произнесла Нанетта, – когда я была ребенком, существовала одна-единственная вера, и все мы твердо держались ее. Теперь же вокруг сотни лжепророков... Я верю в то же, во что верила всем сердцем всегда – и Пол также... И если мне предстоит погибнуть за истинную веру, веру отцов моих – ну что ж, я предпочту смерть малодушной измене!
– Но откуда вы знаете, что эта вера истинна? – закричала Мэри Сеймур. Нанетту поразила ее горячность – она перевела взгляд с Мэри на Джэна.