Княжич, князь
Шрифт:
— Ну да… Это когда он стал расспрашивать, мол, не тяжко ли трудничаю для обители за кров да харчи, не ночами ли… Ты, говорит, и сейчас, как сонный — спать хочешь? И давай глядеть на меня. Голос участливый, мягкий, а у самогo глаза такие, что… Я Белого Ворона отчего-то сразу вспомнил.
— В сон клонить стало?
— Малость. Я, правда, голову опустил, но больше от того, что не по душе мне, когда…
— Слов каких-либо диковинных, просьб необычных не припомнишь ли?
— Не было таковых — он потом разговор сразу же перевел на поминание соратников
— Зачем же такое себе самому желать-то? — перебил его отец Варнава. — Напротив: да пребудут до конца дней твоих и ошуюю, и одесную. Оставь-ка нас, десятник, на время краткое. Рядом побудь, не отходи далеко. И дверь притвори за собою, яви милость… Отец Власий, ты мне скоро язвину в полу проделаешь. Слушаю тебя.
Маленький архимандрит поднял голову:
— Надзирающие братия доложили мне об этом Стефане вчера, когда увидели его возле десятника второй раз. Успел я украдкою хорошенько присмотреться к нему.
— Он в нашем приюте остановился?
— Нет. На хуторе, что по дороге к Сошкам. Это стрелах в двадцати от обители. Каждое утро приезжает верхом, несет послушание при конюшнях, а вечером возвращается назад.
— Странно, что не у нас. Всякий раз такой путь проделывать в обитель да обратно — зачем?
— И это малость странно, и то, что десятник рассказал о нем только сегодня. За то время, что я наблюдал за ним вне обители, — за Стефаном, понятно, а не за десятником — ничего любопытного для нас не приметил. Но непрестанного надзора я ж вести не могу, сам знаешь. Даже дня полного не продержусь, а потом в расплату еще и не одни сутки пластом лежать буду. Стало быть, что он делает все то время, когда я не вижу его — тоже вопрос. Тебе-то братия что докладывают?
— Пока разговоров подозрительных ни с кем из насельников не заводил, со сторонними в обители не встречался. Что будет дальше — давай подождем до конца той самой седмицы, каковую этот Стефан собрался провести здесь по своему обету. А о княжиче Держане что нового сообщишь, отец архимандрит?
— Третий раз уж одного и того же человека около него примечаю. Хоть единожды в день, да окажется поблизости. Ничего больше пока не предпринимает.
— Что мыслишь — это из того же гнезда, что и Стефан?
— А пёс их… Господи, помилуй… Помнишь, сетовал ты, батюшка игумен, что князь Стерх странной мышиной возни каких-то человечков вокруг младшего сына убоялся, да прежде срока оговоренного к нам его спровадил.
— Я не так говорил.
— Не так, да похоже. А та странная мышиная возня была вызвана не иначе как твоими гостинами со князем Кириллом да братиями. Так мне думается.
— А мне думается, могла быть вызвана и твоими с мастером Георгием смотринами годом раньше. Так это или нет, да только она теперь, видимо, из Белой Криницы к нам перебралась.
Отец Власий озабоченно заерзал в своем кресле:
— На чем таком сижу — в толк никак не возьму… — он скособочился и стал тщательно ощупывать сиденье под собою. — Вроде, ни гвоздя, ни сучка, ни занозы… Да ведь не обнаружил я у княжича никаких особых даров!
— И кто об этом знает кроме нас с тобою? Довольно возиться, отец архимандрит, — не собираюсь я виновных ни выискивать, ни назначать. Дальше-то что делаем?
— А что можем? Пока наблюдаем, а там видно будет. Десятника-то обратно зови.
Новый настил подбирался уже к последней четверти моста. В просвете между желтой и серой полосами проглядывали темные балки остова. Плотники сидели на них верхом, суетились по обе стороны. Стук топоров перекликался со ржавым визгом гвоздей, под крики «поберегись!» падали вниз старые доски.
— Наконец-то надумали мост поновить. Давно пора, — заметил брат Иов, направляя коня к ныряющей в глубокий узкий каньон змеистой дороге. Справа, чуть в стороне, внизу виднелась паромная переправа.
Кирилл протер глаза от летевшего по ветру мелкого сора:
— Его не поновлять надобно, а новый строить. Опоры с балками в уголь черны, сгнили давным-давно. Скуповат князь здешний.
— Князь Кручина. Сам-то он полагает, что просто бережлив. А опоры с балками, княже, и праправнуков твоих переживут — это мореный дуб.
Каменистый мысок на другом берегу до самого уреза воды был уставлен повозками. Утлый паром заскребся о дно, задергался и устало заскрипел, останавливаясь.
— Ну-ну! Чего вдруг обеспокоился? — Кирилл потрепал коня по холке и, шурша прибрежной галькой, повел его в поводу.
Через перегиб дороги перевалил черный лаковый возок в алых и золотых цветах, запряженный парою вороных. Из памяти тут же выплыли пряничный терем и рыхлое бабье лицо отца Алексия. Кирилл хмыкнул.
— Ну вот! Ты погляди, сколько народу скопилось у переправы-то! Теперь лишь к вечеру доберемся, никак не ранее, — произнес изнутри возка недовольный женский голос. В ответ примирительно-неразборчиво прожужжал голос мужской. Дверца распахнулась, на дорогу выпрыгнул мальчишка-трехлетка в мягком аксамитовом кафтанчике. Со смачным причмокиванием дожевывая что-то, он бесцеремонно оглядел Кирилла, опасливо покосился на глубокий шрам брата Иова. Тут же потерял к рассмотренному интерес и задрал голову к шумной суете на мосту. С высоты пятнадцати саженей то вертясь, как кленовые крылатки, то порхая по-птичьи, слетали в реку деревянные обломки.
Женский голос умильно попытался приманить его назад:
— Что ж ты не докушал-то, Ванятка? А вот же еще курочки кусочек остался — смотри, какой хороший! Или яичко с огурчиком малосольным пожелаешь? А на сладкое тут у нас и ватрушечка припасена, и пирожочек с яблочками…
Мальчишка строптиво взбрыкнул и помчался вдоль по склону в направлении моста.
— Сыноче-е-ек, только далеко не убега-а-ай! — запоздало понеслось ему вслед. Мужской голос что-то добавил и от себя.
Небо в одночасье переменилось, на узкий речной каньон пролился лиловый свет. Висевшее над мостом облако дернулось вперед.