«Княжна Тараканова» от Радзинского
Шрифт:
Теперь послушаем Екатерину II о принципах взаимоотношений монарха со своим окружением. И по этому поводу она, к досаде Радзинского, высказывалась самостоятельно. На склоне лет императрица писала историку Сенаку де Мельяну: «Я никогда не думала, что обладаю творческим умом и встречала множество людей, которые казались мне гораздо умнее меня. Мною всегда было очень легко руководить, так как, что бы достигнуть этого, следовало только представить мне идеи несравненно лучшие и более основательные, чем мои. Тогда я делалась послушной, как овечка. Причина этого крылась в сильном и постоянном желании, чтобы все совершалось на благо государству… Несмотря на мою податливость, я умела быть упрямой, если хотите, когда мне казалось это необходимым».
В собственноручной инструкции 1773 г., предназначенной для приезжающей в Россию невесты великого князя Павла Петровича принцессы Вильгельмины Гессен-Дармштадтской императрица писала: «Что бы всячески старалась при
Когда Александр I взошел на престол и обещал править «по уму и сердцу бабки своей Екатерины», многие из старых сотрудников покойной императрицы докучали молодому государю записками, рассказывая, как и что делала его августейшая бабушка, и в том числе, что думала о государственном управлении. В. С. Попов, когда-то правитель канцелярии светлейшего князя Потемкина, а после его смерти секретарь Екатерины, человек очень образованный, умный и не лишенный внутреннего благородства, решил поведать Александру один из своих разговоров с императрицей. «Дело зашло о неограниченной власти ея не только в Российской империи, но и в чужих землях, — писал старик. — Я говорил ей с изумлением о том слепом повиновении, с которым воля ея везде была исполняема и о том усердии и ревности, с коими старались все ей угождать. „Это не так легко, как ты думаешь, — сказала она. — Во-первых, повеления мои не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению… Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа и по ним заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. Когда уже наперед я уверена об общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым `повиновением` — вот основание власти неограниченной. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям и мнению народному, и когда в оном я бы последовала одной своей воле… Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается только мне угодное. Напротив того: это я, которая принуждая себя, стараюсь угождать каждому, сообразно с заслугами, достоинствами, склонностями и привычками, и поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтобы все тебе угождали“».
В книге Радзинского есть любопытный пассаж. Описывая утро императрицы, автор говорит: «Екатерина терпелива и вежлива со слугами. Она не забывает, что еще недавно хотела отменить крепостное право. Но не отменила». Веская причина для вежливости! При чтении этих строк мне вспомнился один из слезливо-музыкальных индийских фильмов, очень популярных у нас в советское время. Там уличную танцовщицу старались перевоспитать как принцессу. Утром она кричала служанке из постели: «А-ну подай мне кофе!», а учитель останавливал ее словами: «Сядь в кровати, улыбнись горничной, пожелай ей доброго утра, скажи: „пожалуйста“, поблагодари и не забудь отпустить». Екатерина II была вежлива со слугами не потому, что хотела отменить крепостное право, а потому что была хорошо воспитана. Она родилась настоящей принцессой и, образно говоря, могла почувствовать андерсеновскую горошину, спрятанную хоть под сто тюфяков.
Что же касается крепостного права, то рассуждение типа: хотела, но не отменила — здесь не подойдет. Почему не отменила? Из авторских строк напрашивается самый легкий ответ: расхотела. Галантный век — век женских капризов, хотела бы подольше, глядишь крестьяне в России стали бы свободными раньше на целое столетие. Но нет, все дамская ветреность!.. А вот Екатерина называла свой век «железным», а не «галантным». Может и логика была иная, чем у Радзинского?
Мы далеки от мысли, будто наш высокообразованный автор не знает, что Екатерина II думала о крепостном праве в России. Строки из ее записки о «Москве и Петербурге», посвященные этому сюжету, широко известны в литературе. Однако, читатель-то не специалист-историк, ему они могут быть незнакомы, и Радзинский «забывает» познакомить свою доверчивую (надеемся, что уже не очень доверчивую) аудиторию с мнением императрицы-крепостницы. «Предрасположение к деспотизму… прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; — писала Екатерина, — ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления. Едва посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, и даже когда я сама это говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями; чего я только не выстрадала от такого безрассудного и жестокого общества, когда в комиссии для составления нового Уложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне, число которых было неизмеримо больше, чем я могла когда-либо предполагать… стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев, разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и в сущности самый гуманный… с негодованием и страстью защищал дело рабства… Я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили гуманно и как люди… Я думаю, мало людей в России даже подозревали, чтобы для слуг существовало другое состояние, кроме рабства».
Это не письма к европейским просветителям, это заметки для себя, что называется, в стол. Екатерина II была первой из русских государей, кто вообще поставил перед собой и своими последователями на престоле вопрос о необходимости отмены крепостного права. Каждый следующий император делал несколько шагов в этом направлении. Винить их можно в медлительности и страхе перед дворянством, но не в непонимании проблемы в целом. И вот парадокс: предшественники Екатерины II даже не задавались подобной проблемой — и к ним ни историки, ни потомки не предъявляют претензий по поводу крепостного права. Ни к Анне Ивановне, ни к Елизавете Петровне… Стоило же Екатерине II поднять вопрос, как в нее полетели «каменья» — не отменила!
Причин, по которым отмена крепостного права тогда не состоялась и не могла состояться, было множество: неготовность общества, сопротивление дворянства… Не последнее место в их ряду занимает чисто экономический фактор — на уровне развития России того времени крепостное хозяйство давало значительный экономический эффект и обеспечивало стабильный экономический рост страны. Однако было бы неверно сказать, как долгие годы делала советская историография, что Екатерина II не предпринимала никаких шагов для постепенного ограничения крепостного права в России. По секуляризации церковных земель в 1764 г. от крепостной зависимости освободилось порядка 2 миллионов бывших монастырских крестьян, они перешли в категорию государственных — т. е., по понятиям того времени, вольных крестьян, обладавших гражданскими правами, например, посылавших своих депутатов в Уложенную комиссию. Императрица подписала указ, запрещающий свободным людям и отпущенным на волю крестьянам вписываться в крепостные, поступая на службу к господам. Для вновь учрежденных городов правительство специально выкупало крепостных крестьян и превращало их в горожан — т. е. «вольных обывателей».
Этих сведений нет ни в школьных, ни в вузовских учебниках, с ними знаком сравнительно узкий круг специалистов. Зато ни один автор учебной литературы не прошел мимо знаменитых «бесчеловечных» указов Екатерины II: в 1765 г. помещикам разрешалось ссылать своих крепостных в Сибирь с зачетом их как рекрутов, а в 1767 г. крестьянам запрещалось жаловаться на своих господ императрице. При этом даже не пояснялось, что ссылаемые в Сибирь крестьяне до места часто не доезжали, их помещали на поселения в малолюдных осваиваемых районах страны, переводя в категорию государственных, т. е. вольных крестьян. Жалобы же крестьян не отменялись вовсе, а просто переключались с императрицы на нижние судебные инстанции. Примером тому служит дело помещицы-изуверки Салтычихи, расследованное, на основании жалобы крепостных, уже после подписания указа.
И опять мы упираемся в вопрос о подробностях. Меняют ли они наши знания об эпохе? Или ими можно пренебречь, и лицо века останется прежним? Мы надеемся по крайней мере, что читатели, если не заметят в Екатерине II «другого человека», чем принято считать в расхожей исторической литературе, то по крайней мере расширят свои знания о ней и задумаются: так ли уж соответствует ее образ образу жестокой крепостницы, которая под маской просвещенного монарха зверски расправлялась с ростками дворянского либерализма и крестьянской вольности?
10
Короля играет свита
Я… встречала множество людей, которые казались мне гораздо умней меня…
Один из исторических анекдотов рассказывает, как во время «Великого посольства» Петра I в Европу в 1697–1698 гг. в его присутствии между иностранными придворными зашел спор, что полезнее: умный государь, или умные министры при глупом монархе? Ради забавы спросили мнения молодого московского царя. Петр ответил, что умный государь и помощников подберет себе толковых, а дурак — разгонит самых талантливых министров и не даст им работать.