Княжья доля
Шрифт:
Епифан подвел коня, помог взгромоздиться, и кавалькада всадников молчаливо потянулась вслед за Константином и пристроившимся рядом с ним – стремя в стремя – боярином Онуфрием. Ехать было легко. Санная дорога, вилявшая туда-сюда по хвойному лесу, была достаточно укатана, хотя и почти безлюдна. За все время движения лишь один раз им встретился обоз из четырех или пяти саней, возчики которых тут же торопливо съехали на самую обочину и, увязая в снегу, суетливо кланялись до тех пор, пока княжеский эскорт не скрылся с их глаз.
Так они и ехали почти весь день, и лишь на закате, когда солнце скрылось за деревья, вдали, чуть ли не посреди огромного поля, стали отчетливо видны деревянные стены средневекового города. Как выяснилось, это был Переяславль-Рязанский, вотчина Ингваря Игоревича со своими братьями, княжившими неподалеку от него: один в Борисове-Глебове, другие еще где-то, но все в таких городах, которых на территории Рязанской области никогда не было. Во всяком случае, за ближайшие к его времени двести-триста лет Константин мог ручаться.
Все это время Онуфрий потихоньку бубнил, старательно инструктируя князя, поучая, как себя вести. Уже спустя первые десять-пятнадцать минут Константин уловил, что в этой речи ему так отчетливо не нравится чуть ли не с самых первых секунд.
Такую речугу обычно закатывают перед каким-нибудь великовозрастным дебилом с олигофренией средней тяжести. Как подходить, как кланяться, не умалив своего княжеского достоинства и в то же время показав уважение к достоинству хозяина. Какие речи вести, да как с хозяйкой терема, то бишь женой Ингваря, обойтись, какие подарки вручить и какие слова при этом сказать и много еще чего в том же духе.
Нет, ему-то лично Онуфрий бесспорно оказал важную услугу – он же ничего такого не знал. Но если учесть, что на самом-то деле речь его адресована была человеку, который прекрасно должен был это знать, то сразу становилось ясно, какого он мнения об умственных способностях своего князя.
Константин поначалу хмуро кивал, пытаясь не выдавать свое дремучее невежество и показывая всем своим видом, что и сам это все знает, только лень говорить по причине жуткой головной боли, хотя на самом деле уже ничего не болело. Спасибо лекарству из кувшина. Потом также лениво он стал подкидывать различные вопросы и, видать, переборщил, поскольку к концу инструктажа Онуфрий как-то подозрительно стал на него поглядывать и, наконец, не выдержал и осторожно заметил:
– Уж больно ты какой-то нынче странный, князь-батюшка.
– Чем же?
Тот опять замялся ненадолго, чтобы подыскать, по всей вероятности, ответ поделикатнее, но потом нашелся и заявил:
– Да ранее тебе все боле бочонки с медом в интерес были, а нынче и в дела княжьи вникать начал, да с умом.
– А раньше как же? Без ума, что ли? – грозно спросил его Константин, при этом, конечно, больше играя, нежели возмущаясь на самом деле.
– Да нет, – поправился быстро Онуфрий. – Только интереса в тебе не было. Равнодушие одно, а ныне вон как... И вопросы все задаешь тоже с умом, нужные, – добавил он в конце.
– Раньше мне и не доверяли так, – нашел Костя правдоподобное объяснение. – А нынче, коль князь Глеб такое важное поручение дал, надобно его исполнить в лучшем виде.
Боярин согласно закивал, охотно соглашаясь с ним, и ненадолго замолчал, тем более что из ворот города, до которого осталось не больше километра, выехала группа всадников и довольно-таки резвой рысью направилась к ним.
Глава 2
А попутчики бывают разные
Как силуэт, отраженный в окне
Долгой вагонной дороги,
Изморось дней в очищающем сне
Взвесят небрежные боги...
Нет смысла детально описывать различные мелкие подробности, которым Костя не уставал удивляться. За первые часы своего пребывания в новом облике он понял лишь, что история в теории и история на практике – это две совершенно разные вещи, и даже если ты считаешь себя неплохим знатоком прошлого, то это вовсе не помешает тебе оказаться абсолютным профаном в этом.
Встретили их хоть и не очень-то любезно, но вежливо. Именно так принимают посла враждебного государства – соблюдая все знаки приличия и ничем не умалив достоинство дипломата, но в то же время давая понять, что с теми, кто стоит у него за спиной, суровый разговор далеко не окончен. Так было и здесь. Вроде бы все соблюдено, да и слов обидных сказано не было, но чувствовалось, что и сам Константин, то есть князь, и его брат Глеб весьма неприятны хозяевам города и не только как, скажем, более удачливые конкуренты на рязанский престол, но и как личности. Судя по всему, где-то когда-то судьба их уже сводила вместе, возможно, даже не раз, и воспоминания от этих встреч у того же Ингваря остались не совсем приятные.
Зато от всего остального впечатления у Кости были самые радужные. На некоторое время он даже забыл о нереальности окружающего мира и с жадным восторгом впитывал в себя все, что открывалось его глазам. Миновав добрых полторы сотни небольших деревянных хибар с заснеженными огородами и приземистыми деревцами, тесно окружившими каждую из халуп, они наконец добрались до крепостных сооружений. Проехав высокие бревенчатые стены с узкими прорезями-бойницами, Константин въехал в большие, распахнутые настежь, крепкие дощатые ворота, стянутые сверху и снизу широкими железными полосами. Над воротами угрожающе зависла большая квадратная башня, построенная из обычных дубовых бревен. Дальше начинался уже сам город.
За все это время людей на улицах посада, кроме нескольких ребятишек в драных шубенках, с радостным визгом барахтающихся в сугробах, Константин почти не видел. «Ага, реквизита одежного уже не хватает», – возликовал было он, но затем притих. Едва они въехали в сам город, как людей на Улице заметно прибавилось. Причем каждый из случайных прохожих, куда бы он ни шел, едва заметив вереницу всадников, тут же останавливался и чуть ли не с раскрытым ртом внимательно разглядывал Костю и его спутников, пока те не уезжали далеко вперед, исчезая из поля видимости.
Одежда на всех горожанах, встреченных по пути к княжескому терему, разнообразием не отличалась. Если мужик – стало быть, на нем шапка из темной или светлой овчины, такая же шуба, равно как и головной убор, особой изысканностью не страдающая, на ногах валенки. Женский пол почти не отличался от мужского, разве что на головах у баб были тяжелые темно-серые платки вместо шапок, а особы помоложе поверх них накидывали что-то более узорчатое и яркое. Лишь на одной румяной молодайке со щеками, полыхавшими ярким румянцем, Константин заметил вместо валенок красивые остроносые сапожки, да еще пара мужиков куда-то уныло брела в лаптях.