Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами
Шрифт:
Некоторые члены Кружка, в том числе Отто Нейрат, со временем стали относиться к Витгенштейну как к мошеннику. РудольфаКарнапа особенно поражал контраст между самим Витгенштейном и тем, как интерпретировал кружок его текст. Кружок состоял из реалистично мыслящих ученых, категорически отвергавших метафизику, морализаторство, духовность — и поначалу они считали «Трактат» апологией такого подхода. А тут перед ними во плоти стоял полумистик, вслух читающий стихи. Карнап писал об этом так:
«Своими взглядами, своим отношением к людям и проблемам, даже теоретическим проблемам, он напоминал не ученого, а, скорее, человека творческого, художника, даже, может быть, пророка или провидца… И когда, порой после долгих мучительных усилий, наконец-то рождался ответ, этот ответ являлся перед нами, как только что сотворенный шедевр или божественное
Вскоре — наверное, иначе и быть не могло — между Витгенштейном и узкой группой «кружковцев» возникли напряженность, непонимание, а вслед за ними и раскол. В частности, неминуем был конфликт с Карнапом, всегда безмятежно-уравновешенным. Карнап, веривший в возможность идеального языка, возлагал большие надежды на эсперанто. Этот безобидный энтузиазм приводил в бешенство Витгенштейна, утверждавшего, что язык должен быть естественным.
Карнап всегда прислушивался к мнению Витгенштейна, однако Витгенштейн считал его вдумчивые, настойчивые, корректно сформулированные вопросы — каким именно образом мэтр из посылок X и Y пришел к умозаключению Z — придирками педанта: «Если он не чует, ничем не могу ему помочь. У него просто нет нюха». Окончательно они рассорились, когда Карнап опубликовал свое детище - «Der Logische Aufbau der Welt»(«Логическая конструкция мира»). Витгенштейн обвинил Кар-напа в плагиате — преступлении, которое он всегда был готов заподозрить. На сей раз, по мнению Витгенштейна, в преступлении были отягчающие обстоятельства: в своей книге Карнап упомянул, что ее появлением обязан Витгенштейну. Последний на это заявил: «Если мальчишка забрался ко мне в сад и стащил мои яблоки — я не против; но если при этом он заявляет, что я сам их ему дал, — вот тут я возражаю».
Однако подлинный разрыв, имевший привкус трагедии и показавший, что Витгенштейн умел быть очень жестоким, произошел у него с Вайсманом. Карл Поппер, похоже, имел все основания для сурового вывода: «[Витгенштейн] жестоко и бесчеловечно повел себя с Вайсманом, перед которым был в огромном долгу».
Фридрих Вайсман, не будучи оригинальным мыслителем, обладал удивительной способностью резюмировать трудные для понимания идеи в простой и доступной форме. Почти десять лет он применял этот дар к устным изречениям Витгенштейна, в основном при участии последнего, усердно придавая им структуру и форму. В 1929 году даже распространился слух, что Витгенштейн и Вайсман вместе работают над книгой. Витгенштейн, который никогда не стеснялся брать выдающихся философов себе в секретари, попросил Вайс-мана писать под его диктовку. Однако планы совместной публикации так ни к чему и не привели — Вайсмана раздражали бесконечные колебания Витгенштейна и его интеллектуальный собственнический инстинкт.
В конце 1937 года Вайсман и его семья покинули Вену как беженцы. Поппер дал Вайсману рекомендацию для британского Совета поддержки ученых, когда сам в помощи Совета уже не нуждался; свидетельства об этой истории в автобиографии Поппера слегка приукрашены, к чему мы еще вернемся. Так или иначе, Вайсман с женой и ребенком приехал в Кембридж, получив от Совета небольшой грант, а от университета — временную должность лектора.
В чужой стране, вынужденный преподавать на чужом языке, обеспокоенный судьбами оставшихся на родине друзей и родных, Вайсман крайне нуждался в эмоциональной и профессиональной поддержке, не говоря уж о материальной. Он наверняка воспрял духом; узнав, что ведущий философ университета, где он пытался начать новую жизнь, — не кто иной как Людвиг Витгенштейн.
Когда Вайсман приехал в Англию, Витгенштейн был за границей — в Норвегии. Вернувшись в Кембридж, он словно бы и не заметил факта существования своего бывшего венского коллеги. От полного отчаяния семью Вайсманов спасли Брейтуэйты — Ричард и его жена Маргарет Мастерман. Они помогли беженцам обрести кров и снабдили деньгами.
Самое великодушное объяснение поведению Витгенштейна — что у него не было ни потребности в старых венских друзьях, ни времени на них, ибо владевшие им идеи развивались чрезвычайно стремительно. К тому же его ужасно разозлил опубликованный в 1929 году «манифест» Венского кружка, и он в письме упрекал Вайс-мана в «самодовольной позе». Но вряд ли все это можно счесть достаточным оправданием. Глубокая поглощенность Витгенштейна самим собой, его уверенность в том, что каждый обязан с максимальной честностью играть роль, уготованную ему жизнью, — вот вероятные, хотя и не самые достойные, причины его неумения забыть о профессиональных разногласиях и протянуть руку помощи тому, кто в ней нуждается. Вспоминается, как Витгенштейн укорял Ливиса за то, что тот дал на чай лодочнику: «У меня этот человек всегда ассоциируется с сараем
Профессиональная жизнь Вайсмана в Кембридже была невыносима — он постоянно ощущал нависшую над ним враждебную тень Витгенштейна. Он не мог читать лекции на самые любимые свои темы, потому что по ним уже вел семинары Витгенштейн, за которым, безусловно, был приоритет. Хуже того — Витгенштейн еще и отговаривал студентов ходить на лекции Вайсмана. Может быть, в его памяти тот навсегда остался библиотекарем.
Без малого два года спустя Вайсман переехал в Оксфорд, где до конца своих дней преподавал философию математики. Вдали от родины он никогда не чувствовал себя счастливым. Одинокий, оторванный от дома, он постоянно был удручен и подавлен и часто сетовал, что в Англии нет кофеен. И жена, и сын его покончили с собой. Вайсман сделал все возможное, чтобы донести идеи Витгенштейна до Оксфорда, ставшего после войны центром витгенштейнианства. Однако отношения с самим Витгенштейном так никогда и не восстановились. Сэр Майкл Даммет, оксфордский философ, утверждает, что после смерти Витгенштейна в 1951 году Вайсман словно «избавился от тирана». Его лекции, которые ранее были почти полностью посвящены философии Витгенштейна, стали гораздо разнообразнее. Сам Вайсман умер в 1959 году.
Фридрих Вайсман был далеко не единственным беженцем среди членов Венского кружка. Почти все самые яркие его деятели были евреями, а остальные в большинстве своем разделяли левые взгляды. Наряду с художниками, режиссерами, банкирами, учеными и врачами Вена лишилась и многих философов — и ее потери стали находками для Англии и Америки. Карнап через Прагу перебрался в Принстон, Фейгль — в Айову, а затем в Миннесоту, Гедель тоже в Принстон, Менгер — в Университет Нотр-Дам, Гемпель из Берлина через Брюссель добрался сначала до Чикаго, а потом и до Нью-Йорка. Отто Нейрат, политически самый активный представитель кружка, так и не вернулся в Вену после нацистского мятежа и убийства канцлера Дольфуса в 1934 году, когда он путешествовал по России, понимая, что оставаться в Австрии смертельно опасно. Нейрат с женой подался в Голландию, а когда в 1940 году нацисты оккупировали Нидерланды, на крохотном, битком набитом суденышке переправился в Англию, где мирно умер перед самым концом войны. Вайсман эмигрировал одним из последних.
После убийства Шлика кафедра философии индуктивных наук была закрыта: начальство решило, что отныне преподаваться будет только история философии. Идеи Венского кружка, пусть подорванные и ослабленные, продолжали жить — но уже не в Вене, а в Англии и Соединенных Штатах.
Голос Венского кружка и по сей день слышится в ряде философских эпонимов. В 1931 году Гедель опубликовал свою теорему, уничтожившую все попытки построить логические основания математики. Он показал, что невозможно доказать непротиворечивость любой аксиоматической арифметической системы в рамках самой этой системы. Его пятнадцатистраничная статья доказывает, что не все в математике поддается доказательству — какие бы теоремы ни принимались, всегда остаются истины, которые невозможно подтвердить. Далее — «лодка Нейрата». Нейрат утверждал, что знание не имеет прочного фундамента, и иллюстрировал эту мысль, приводя для сравнения пример из области навигации: «Мы — как моряки, которые вынуждены ремонтировать корабль в открытом море, не имея возможности разобрать его в сухом доке и собрать заново из новых, лучших элементов».
Однако ярче всего суть проблем, лежавших в поле зрения Венского кружка — вопросов верификации и подтверждения, — отразилась в парадоксе Гемпеля. Какого рода вещи могут считаться подтверждением или доказательством верности той или иной теории? Парадокс Гемпеля состоит в следующем: допустим, вы наблюдаете за птицами и хотите оценить, верна ли ваша теория, что все вороны — черные. Конечно, если вы увидите белого, коричневого или зеленого ворона, вашу теорию можно считать опровергнутой, ложной. Но тогда можно предположить, что если вы видите только черных воронов, то это — свидетельство в пользу того, что ваша теория истинна. Мысль Гемпеля заключалась в том, что утверждение «Все вороны — черные» логически эквивалентно утверждению «Все, что не черное, не есть ворон». Скажем иначе: если верно, что все вороны черны, то, видя зеленую птицу, вы можете с уверенностью сказать: «Эта птица — не ворон». Но Гемпель пошел дальше: всякий раз, когда вы, видя нечто, что и не черное, и не ворон, подтверждаете тем самым, что все, что не является черным, не есть ворон, вы в то же время подтверждаете и логически эквивалентное высказывание: все вороны черны. Иными словами, подтверждения этой теории вы находите всякий раз, когда видите желтое солнце, белый «роллс-ройс», красную грудку снегиря, синий колокольчик или розовую пантеру.