Код довинчен…
Шрифт:
Потом, уже наступившим утром, вошла медсестра, излучавшая стандартную, но тем не менее приятную доброжелательную улыбку. (Я всегда говорил, что искусственная американская приветливость мне больше по душе, чем искреннее российское хамство!) Она сказал мне «Welcome back!» и дала какие-то таблетки. Я, как всегда безропотно, выпил все таблетки, а медсестра, как это положено в американских госпиталях, разъяснила, что к чему: «Это антидот. У вас сбыло сильнейшее отравление ядовитым газом».
Детали я узнал позднее, когда пришел врач и объяснил мне, что я надышался каким-то страшным современным ядовитым соединением — то ли гиперхлоратом ангидритбензола, то ли хлорбензолом гидрогиперзиума. Для меня все это было
Я спросил доктора, как я оказался в госпитале, на что он ответил, что меня и еще нескольких человек спасатели вытащили из уже погрузившегося на дно океана самолета. Я оказался единственным оставшимся живым из тех, кто не успел выбраться из самолета перед тем, как тот затонул в океане… Дело в том, что именно благодаря отравлению, у меня резко снизилось потребление кислорода, что и позволило мне выжить. А спасательный жилет поддерживал меня на плаву под потолком отсека в зоне небольшого воздушного пузыря…
Когда же врач объяснил, что этот ядовитый газ, который нашли в моих легких, имеет необычный и удивительно приятный запах, меня вдруг, как молнией, пронзило яркое воспоминание: разрез кофточки, ложбинка груди и туманящееся сознание… Нет, этого не может быть!
И тут же на память пришел другой эпизод, который произошел раньше, отчего по телу пробежали мурашки…
Это было в России, как раз во время того самого визита, после которого я и возвращался домой. Я там встретился с моим другом Львом Белопольским, одним из ведущих биологов в мире. Он занимался вопросами, связанными с происхождением жизни на Земле. Эта тема интересовала его еще с институтской скамьи. Мы с ним часто говорили на эту тему, и он снисходительно слушал мои «смелые гипотезы» по поводу возникновения жизни и откровенно подшучивал надо мной. Я на него не был в обиде, понимая шаткость и фантастичность своих предположений, хотя именно его идеи и были положены изначально в основу моей «теории». При этом моим основным аргументом была известная фраза Альберта Эйнштейна о том, что почти все с детства знают, что то-то и то-то невозможно, но всегда находится невежда, который этого не знает, а потому и он-то и делает открытие. На это Лев великодушно иронично замечал: «Тебе не хватает одного — ты не невежда…»
Я сам весьма скептически отношусь к тому, что можно придумать «истинную» теорию возникновения жизни. Слишком уж много здесь такого, что никогда не станет ясным, слишком мало фактов, но с лихвой хватает вымыслов.
Но если отказаться от «божественной» версии возникновения жизни, то останется все же две возможности: либо жизнь «рукотворно» создана некими «мета-силами», а тогда надо искать пути контакта с ними, чтобы узнать от них, как, а главное, зачем они нас сотворили. Либо же остается построить такую теорию, которая позволила бы и нам самим синтезировать жизнь, а заодно и доказать, что Бог вовсе и не нужен для создания жизни.
Я не биолог, и решение этой загадки для меня было просто хобби. Да и решением в прямом смысле это назвать было бы нельзя. Я просто собирал осколочки гипотез да обрывочки мыслей, рассеянных по безбрежной литературе и пытался из всей этой мозаичной смеси составить что-то цельное и логически более или менее непротиворечивое. Единственным моим оппонентом как раз был Лёва, поскольку я ни с кем больше не делился своими изысканиями, дабы не быть просто напросто осмеянным.
Именно Лёва Белопольский давным-давно, когда мы еще учились на первых курсах — он на биофаке МГУ, а я в МВТУ — поведал нам, его бывшим однокашникам, о новой и модной тогда теории — «теории биополя»… Но не того биополя, которым спекулируют шарлатаны типа Чумака или Кашперовского. Нет, речь шла о физическом поле типа магнитного или гравитационного. Это поле, которое в определенных условиях позволяет начать «кристаллизацию» жизни из неорганической материи.
По этой теории при определенных условиях каким-то образом — непонятно, каким — возникала жизнь. Всем казалась эта гипотеза дикой и нелепой: что за поле, как это из неорганики вдруг возникает жизнь? Лёва тогда задавал нам патологическим атеистам риторический вопрос: «Создал ли всю Вселенную и все живое в ней Господь-Бог?» И далее сам же отвечал на свой вопрос, приводя убедительные аргументы: Ведь не удивляемся же мы процессу кристаллизации в неживой природе и не ищем в этом какой-то «воли Божьей»? Ведь если взять солевой раствор, то при определенной концентрации и при определенной температуре начинают формироваться кристаллы соли! А алмазы? А горный хрусталь? А кварц? Ну, разве это не чудо?
Но стоит изменить условия совсем на чуть-чуть — например, недосолить воду или повысить температуру — и никаких кристаллов не образуется вовсе! Возразить на это было нечего, даже если бы мы и хотели возразить.
А он продолжал, что все живое — это просто более сложный «кристалл», не более того. И заметьте: все животные, начиная от ящеров и кончая нами с вами — все имеет близкую структуру: голова, четыре конечности, хвост (хотя бы рудиментарный), два глаза, два уха, рот, пищевод, желудок, кишечник… А отличия? Да не больше, чем между кристаллами соли и алмазами!
А все букашки — о шести ногах, а все рыбы — … и пошло-поехало! Все это разные «кристаллы»!
Нас всех это тогда потрясло. За Лёвой быстро закрепилось прозвище — Лев Биопольский.
И вот сидим мы с Лёвой за стойкой какого-то новомодного московского бара. Мы с ним встречаемся каждый раз, когда я приезжаю с «ридной Калифорнщины» на свою историческую, и я бы даже сказал, «биологическую» родину. Как никак, мы с ним проучились в одной школе все десять лет, а потом продолжали дружить, учась в ВУЗах, ходили в Консерваторию, на футбол, потом дружили семьями до самого моего отбытия за кордон.
Итак, сидим мы с Лёвой, чешем языками на околонаучные темы, попивая «маргариту». Он к этому напитку пристрастился во время визитов ко мне в Америку. Я бы, честно говоря, предпочел обычной водочки с селедочкой, но новорусские баре пьют в баре текилы да коньяки разных сортов, а если и водку, то уж без селедки… Нет, я не против текилы, я ее люблю, особенно самую простую — этакий мексиканский «сучок». Но в России пить текилу…
Конечно же, наш разговор неизбежно «свалился» в кювет теории возникновения жизни, откуда без посторонней помощи уже не вырваться на «проезжую часть» обычной тематики. Библейски креационизм мы даже и не затрагивали — слишком уж наивно. Хотя никто из нас не отрицал возможность наличия какого-то закона природы, эквивалентного «Святому Духу». Мы отрицали лишь возможность Божественного управления жизнью людей, а тем более наличие божественных папы с сыном, сидящих на облаке, свесивши ножки.
Сначала, как всегда, у нас речь зашла о теории академика Опарина. Это он придумал «мировой бульон» — некий океан в котором плавали молекулы аминокислот и эдак самопроизвольно соединялись, пока не досоединялись до уровня простейших организмов. А потом, мол, дарвиновская эволюция — и дело в шляпе: vu a la, как говорят французы, — появилась жизнь! Хорошо, допустим, биополе создает условия для появления Опаринского «бульона». Но как же добраться от этого бульона до человека? Да что там до человека — до малой козявки! Эволюция?! А как же объяснить, что существует столько независимых и явно не друг от друга произошедших видов животных, у которых заведомо не могло быть общего пращура? А в то же время их устройство столь аналогично.