Когда молчит море. Наследная Царевна
Шрифт:
– Выделю я тебе, царь Еремей, свою дружину морскую, Черномора и его богатырей. Тридцать три молодца. Нет на свете воинства, что их одолеть сможет, будь уверен. И седмицы [2] не пройдет, как не останется ни одного степняка на твоей земле. Как, любо тебе мое предложение?
– Любо… – Еремей напряженно кивнул. – А взамен что?
– А взамен… выдашь своего первенца, того, что жена под сердцем носит, за дочь мою. Ту, что сам я выберу. Ровно через две дюжины лет. Уговор?
2
Седмица –
Володыка свысока взглянул на человека.
– Уговор…
Еремей ответил после долгого молчания, с тяжким усталым выдохом.
– Вот и славно.
Морской царь, довольно прищурившись, полной грудью вдохнул соленый морской ветер, а после добавил задумчиво:
– Но смотри, царь, коли слово не сдержишь…
Невысказанная угроза повисла в воздухе, но Еремей от того лишь нахмурился:
– Не бойся, Володыка. Сдержу. Царское слово на то и царское, что гранита тверже. Высылай свою дружину…
Не прощаясь, царь побрел прочь, а вослед ему глядело лишь наконец оторвавшееся от воды солнце. Вскоре брег опустел. И об уговоре, что здесь стался, напоминал лишь безмолвный свидетель – плащ, что лениво раскачивался на перине свинцовых волн. Изодранный, кроваво-алый, так напоминающий сорванный с поверженной крепости стяг [3] .
По лесной дороге, накатанной крестьянскими телегами, неспешно ехали всадники. Две дюжины витязей, в кольчугах да островерхих, сверкающих багровым огнем умирающего солнца шлемах. Вооруженные пиками и мечами, с притороченными к седлам каплевидными щитами, на каждом из коих гордо красовался всадник с воздетым над змием мечом – знак победителей, что одолели Тугаровы орды. То были особливые витязи царя Еремея, его личная, почетная стража.
3
Стяг – знамя.
Сам государь был здесь же. Облаченный под стать своим витязям, по-военному строго восседая на гнедом жеребце, он ехал чуть поодаль. И лишь массивный золотой перстень да простая корона, обручем перехватывающая лоб, выдавали в нем властителя всех окрестных земель.
Годы, прошедшие со дня памятного разговора с Володыкой, оставили на челе царя свой след. Тронула виски с бородою седина, избороздили кожу глубокие морщины. Но серые глаза, как прежде, глядели цепко и спокойно. И по-прежнему тверда была длань, державшая поводья коня да родного Государства.
– Отчего ж ты так невесел, а, Царь-батюшка?
Молодец, ехавший по правую руку от Государя на серой в яблоках кобылке, панибратски усмехнулся.
– Никак, охота не по нраву пришлась?
Крепкий, светловолосый, он правил одной рукой, другой время от времени постукивая по притороченному к бедру колчану, полному красноперых стрел, да напевал про себя веселую песенку. А голубые очи его искрились доброю смешинкой.
– По нраву…
Еремей ответил с легкой ленцой, даже не удостоив
– Ну да! Оно так по вам и видно! Неужто это так из-за уток разобиделись?
– Из-за уток? – царь, усмехнувшись, лукаво посмотрел на молодца. – А чего мне из-за них обижаться?
– Ну как же чего? – тот округлил глаза и со значением кивнул на увязанные к седлу птичьи тушки. – Ведь я больше вашего подстрелил! А, Царь-батюшка?
– Эх, Ванюша, мал ты еще, чтоб отца обскакивать… – государь вздохнул. – Не догадался, гляжу. Это ведь я тебе послабление такое дал…
Еремей помолчал и с шутинкою в голосе добавил:
– Ну, вроде как, чтоб ты не расплакался.
Царь негромко рассмеялся, а царевич в ответ лишь ошарашенно покачал головой:
– Ну вы даете!
– Даю… – государь вдруг посуровел. – А невесел я, Иван, оттого, что думы царские думаю. А там, где власть за люд честной и землю родную с ответственностью, там веселью места нет.
Он хмуро посмотрел на Ивана:
– Так что и тебе пора б с шутейками заканчивать.
– Да мне-то к чему? – царевич нарочито дурашливо пожал плечами, но взгляд его тут же сделался внимательным и напряженным.
А Еремей с куда большим нажимом молвил:
– Да к тому, сын, что я не вечный. И скоро все вот это… – царь повел головой, – твое будет.
– Э нет! – впервые за весь разговор Иван нахмурился. – Даже слушать я разговоры эти не хочу, Царь-батюшка! Чтоб тебе еще сто лет править!
– Пф, скажешь тоже, сто лет… – Еремей усмехнулся и поглядел в небо.
Над их головами высоко в облаках парил одинокий ястреб.
– Нет, уходит мое время, улетают деньки, что листья по осени. Вечно никто не правит. Ладно уж, – царь махнул рукой и вздохнул. – Что-то притомился я, Ваня. Давай-ка остановимся ненадолго, передохнем. А заодно водицы напьемся. Здесь неподалеку колодец справный есть. Я еще мальчишкой к нему бегал…
Не проверяя, последует ли за ним царевич, государь направил коня к уходящей в лес тропинке, а уж у самых деревьев вдруг обернулся и приказал десятнику:
– А вы, Егор, тут обождите.
– Да как же… – крепкий, дубленого вида витязь с соломенной бородой открыл было рот, чтобы возразить, но одного взгляда царя хватило, чтобы он тут же смолк, покорно склонив голову.
– Обождем, государь.
– Не кручинься, витязь, – Еремей как-то по-отечески улыбнулся. – Если уж здесь, в самом центре Царства-Государства, я без охраны шага ступить не могу… Тогда что ж я за царь?!
– Известно какой, Царь-батюшка, – лучший! – дружески подмигнув десятнику, Иван подъехал к отцу и по-свойски похлопал того по плечу. – Обождут они! Обождут…
Государь, не ответив, направил своего жеребца под сень деревьев. И царевич, переглянувшись с десятником, тронул коня пятками и поехал следом.
Тропинка, окутанная мягким полумраком, петляла меж старых сосен, уводя путников все дальше в лес. Здесь густо пахло хвоей и смолою, а еще, едва уловимо, – брусникой. Где-то в вышине пели вечернюю птицы, а еще стучал им барабаном дятел. Лес жил своею жизнью, совершенно не стесняясь забредших сюда путников.