Когда приходит Андж
Шрифт:
Жилец внимательно слушал, кивая головой в такт ее пассажам. Голубые глаза были добры и пристальны, они немного смеяшничали, казалось, он и вправду верит ей.
— А знаете, что это за дерево?
— Нет, — улыбнулся жилец.
— Это (Анжела сымпровизировала и тут же забыла трехэтажное латинское имя, и жилец медленно сощурился на нее) Зимой у него созревают большие острые стручки, они лопаются и летают туда-сюда, как бешеные огурцы. Иногда прохожим вышибает глаза.
Они быстро спустились вниз, вместе заваливаясь на поворотах, как два велосипедиста,
— На этом самом месте, — возмущенно воскликнула она, — большевики расстреляли из наганов моего родного дедушку.
— Кем же был ваш дедушка?
— Офицером. В прошлом году мы с братом ездили во Францию за наследством, но таможенники немедленно заставили передать его в фонд мира.
— А кто ваш брат?
— Офицер. Лейтенант старший — и брат и лейтенант. Видите этого парня в клетчатых кальсонах? Неделю назад он признался мне в любви.
(Лешка, насвистывая, прошел мимо, гордо не заметив, он мило держал кулаки в карманах, его свободные ноги выделывали замысловатые кренделя…)
— В вас можно влюбиться, сударыня, — серьезно сказал жилец, подождав, пока Лешкин топот уйдет. — Будь я помоложе да получше…
— Ах, разве возраст имеет какое-то значение… — Анжела потупилась, внутренне смеясь, и жилец стал молча разминать папиросу.
Анжела рассказала о том, что в часовой башне давно уже нет механизма и его работу выполняет специальный человек, постоянно и медленно двигая стрелки. Она рассказала о том, что с крыши розового дома на Партизанской в марте бросился отчаянный кот-самоубийца, но, к несчастью, зацепился за ветки и остался жив… Ее фантазия иссякла и феерического конца не находилось, к тому же ей стало скучно, ее единственный зритель с любопытством наблюдал за нею, выпуская клубы дыма, разноцветного, в зависимости от того, с чем они взаимодействовали — с гладью желтого столба или с кустами лавровишни.
— Однако, — сказал жилец, чем-то удивленный. — Вам же просто необходимо учиться, хотя ваша мама… Впрочем… Вы знаете, — вдруг горячо заговорил он, — нас, москвичей, обвиняют в том, что мы не знаем своего города, а ведь это решить можно просто, например, ввести в школах курсы истории и географии данных городов. Это моя старая идея, и сейчас я пишу об этом статью.
— Вы писатель?
— Журналист. Возьмите в воскресенье местную газету и посмотрите мой очерк. Но дело не в этом. Вам надо учиться (Анжела зевнула) В Москве много хороших вузов. Выберете себе по вкусу и приезжайте через месяц, а?
Анжела молчала, глядя на свои идущие ступни…
— Кстати, я забыл вам представиться, Анжелика, меня зовут… (Он произнес имя-отчество, сразу вылетевшее из головы, что-то вроде Борис Николаевич — скучно — он так и остался как был «жильцом»…) Вот мой телефон, — и он торопливо записал в блокнот, вырвал, словно они сейчас же расстанутся, Анжела взяла бумажку и не глядя засунула за лиф, причем жилец замолчал и сглотнул — вверх-вниз, как поплавок, качнулся его кадык.
— Мой сын учится в блестящем вузе, в
— Я не умею рисовать.
— Но я видел…
— Это картины брата.
— У вас правда есть брат?
— Я же сказала: старший лейтенант.
Они вдруг пошли молча. Она заметила, что идут они не как курортники, по набережной, а как местные — по Чехова.
— В этом доме, — тихо и убедительно сказал жилец, — помещалась лютеранская кирка, вон та улица называлась Лютеранский тупик, и жили здесь сплошные лютеране.
Анжела с любопытством посмотрела в ласковые глаза.
— Вон то дерево называется альбиция, — сказал жилец, как будто какой-то автор, хитро заморочивший голову ложными ходами, вдруг высунул свой шершавый язык между строк.
— Да неужели? — удивилась Анжела. — По-моему, это акация, ленкоранская акация (ее тончайшие нежнозеленые листочки цвета одного из ее бантов — она называла его ленкоранским — сейчас уже начали медленно сворачиваться на ночь, повисая слабыми жгутиками)
— Правильно, — назидательно подтвердил жилец. — Но второе название — латинское.
— Альбиция… — задумчиво произнесла Анжела.
— А это шикарное дерево называется айлант, причем, данный экземпляр — самый крупный на побережье.
— Вот уж нет, — засмеялась Анжела, — теперь уж вы меня мудрите! Это самая обыкновенная вонючка, зеленус воньюс вульгарис.
— Моя дорогая, это в просторечии. На самом деле — айлант. Нравится?
— Не очень. Альбиция лучше. Смотрите как… — она повернула к жильцу лицо и медленно, с нежной лабиализацией губ повторила это слово, причем жилец снова неприятно сглотнул, будто съел что-то не то.
— А вот, — продолжал он сладко, — Трахикарпус Форчуна…
Анжела нахмурилась.
— Больше не нужно, — сказала она. — Это веерная пальма. Она уже отцветает.
— Но это Трахикарпус Фор…
— Замолчите!
— Что с вами?
— Не называйте больше деревьев. И ваще, откуда вы все это знаете?
— Но радость моя! — воскликнул жилец, — разве это плохо, знать, наконец, мир, в котором живешь, вдыхать его краски, его слова, чтобы все это рассказать там, куда мы все уйдем? — он поднял глаза к небу и превратился в пастора.
Анжела тоже посмотрела вверх и увидела очень далеко птицу, которая с позиции своего парения следила за нею.
— А звезды вы знаете? — спросила она.
— Конечно, — ответил жилец. — Я даже могу вам кое-что подарить, — он порылся в кармане и протянул небольшую карту звездного неба. Анжела заглянула в нее, но неба не увидела, и накрыла карту ладонью.
— А вы можете их просто показать? — спросила она.
Жилец явно смутился и громко кашлянул. Звук был похож на откровенный выход дурного ветра.
— Для этого надо ночью пойти на открытое место, а ваша мать…
— Что вы все заладили — мать, мать! Мать вашу мать! — Анжела выругалась и жилец уставился на нее. — Я одна живу, на вилле Елена, в сарае, я свободна, вы понимаете?