Когда пробуждаются вулканы
Шрифт:
— Принесите шприц, — тихо сказал врач. — Ему надо уснуть.
Сестра вышла.
Колбин продолжал бредить.
Поравнявшись с областной больницей, Марина вдруг остановилась. Она почувствовала страшную усталость и села на скамейку, чтобы успокоиться.
Получив вызов из больницы, Марина два дня жила, как в тумане. Она часами прислушивалась к себе, стараясь разобраться в душевной сумятице. Неужели у нее еще осталось какое-то чувство к человеку, принесшему ей столько горя? Человеку, растоптавшему самое дорогое в ее жизни? Неужели зло имеет такую притягательную силу?
Не поехать Марина не могла. Но теперь не любовь тянула ее к Колбину, а какое-то другое чувство. Она пришла к новому рубежу в своей жизни, но что-то еще мешало перешагнуть его. Может быть, это страх перед новой любовью? Или она, как художник, глубже и полнее хотела познать человека, чуждого ей и по духу и по идеалам, человека, представляющего будущее в образе отвратительного старика? Сколько раз Марина принималась за картину «Будущее». Она видела ее во сне и наяву — голову мужчины с характерным поворотом шеи, с совершенным лицом, отражающим тончайшие нюансы мыслей и чувств, с глазами, полными радости, устремленными в неведомые дали, в Будущее… А картина не получалась. Временами Марина страстно мечтала встретиться в жизни с отвратительным стариком, сошедшим с полотна французского живописца, тогда, может быть, она скорее создала бы свое «Будущее»…
Марина просидела на скамейке довольно долго. «Что же делать? — спрашивала она сама себя, с беспокойством оглядываясь по сторонам. — Что же делать?» Из морского порта доносились отрывистые гудки буксирных судов. В ясную погоду отсюда, с площадки перед больницей, хорошо просматривалась Авачинская бухта. Сейчас все было окутано туманом, и Марине казалось, что она сама тоже заблудилась, пришла к какому-то тупику в жизни.
…В больнице только что окончился утренний обход.
— Гражданка, — сказала сестра, — сегодня не приемный день.
Марина показала телеграмму.
— Я по вызову к Колбину.
— Наконец-то! — воскликнул врач — круглый, плотный человек в белом халате. — Предупредите больного, что приехала Сенатова. Вы ведь Сенатова Марина Семеновна?
Марина кивнула. Принесли халат.
— Больной в большом душевном смятении, — продолжал врач. — В бреду все время вспоминает ваше имя, мы поэтому решили вызвать вас. Больному нужен полный покой. Вы понимаете меня?
Марина промолчала.
— Мы сделали все возможное, чтобы спасти его, но… — врач вздохнул и развел руками. — Лечить больную душу мы бессильны. Я сообщил ему, что вызвал вас сюда, теперь он каждое утро спрашивает, приехали ли вы. А сегодня начал кричать, что не верит в ваш приезд… Его преследует мания неверия в людей… Вы долго намерены пробыть здесь?
— Месяц.
— Вполне достаточно. Постарайтесь успокоить его. А теперь накиньте халат и пойдемте.
Колбин лежал в палате один. Белые стены, белый потолок, желтый крашеный пол. В открытую форточку волнами входил свежий воздух. Пахло лекарствами. Колбин смотрел в окно, на ограниченный прямоугольниками рамы кусок серого неба.
— Евгений Николаевич, Сенатова приехала, — сказал врач.
— Не надо меня утешать, дорогой доктор. Я давно перестал верить людям, даже самым близким.
— Повернитесь…
— Зачем? Я смотрю на паутину. В самом углу, видите? И муху? Так и человек бьется, бьется в паутине жизни — и готов, вытянул ноги. У меня одно утешение — придется протягивать только одну ногу. Вторую вы, слава богу, отсекли… Раньше я сам отсекал все, что мешало мне жить…
— Зачем так мрачно? Вспомните Маресьева…
— Ах, оставьте! — с раздражением бросил Колбин и резко повернул голову. — Я… — он вдруг осекся и воскликнул: — Марина?!
В это самое время в Лимрах Данила позвонил в дом Сенатовых. Дверь тут же открылась.
— Входи, Даня, — сказала Варя.
Он последовал за ней.
— Я первый раз вижу тебя такой нарядной.
Варя счастливо засмеялась. В узком бордовом платье с открытой шеей она показалась ему выше ростом. И лицо будто изменилось — стало тоньше, одухотвореннее.
— Сколько же времени прошло с тех пор, как мы вместе обедали в избушке в кратере вулкана? — спросила она, накрывая на стол.
— Сто лет, — ответил он.
— Жалко избушку…
— Мы поставим другую избушку.
Она взглянула на него.
— Где?
— В долине гейзеров.
— Уезжаешь?
— Гребнев торопит. Есть решение бюро обкома.
Он протянул ей лист бумаги.
— Так ты уже главный инженер строительства геотермической электростанции?
Он кивнул.
— Поздравляю, Даня!
— Побаиваюсь немного.
— С каких это пор ты стал боякой?
— Не смейся. Строительство очень ответственное. — Он улыбнулся. — Но если ты будешь со мной, я, пожалуй, справлюсь.
Варя поставила на стол бутылку вина.
— Вот штопор. Открой. Сразу отпразднуем и твое выздоровление и твое назначение.
Он подошел к ней и обнял за плечи.
— Варя, мы должны пожениться сейчас!
Она пристально посмотрела на него.
— Мы мало знаем друг друга.
— Мы знаем друг друга со дня рождения.
— Как это — со дня рождения?
— Разве мы заново не родились, спасаясь от смерти на потоке лавы?
— Ты так думаешь?
— Я так думаю, Варя. Ты не веришь? Иногда мы бываем слишком рассудочны, Варя. Евгений Николаевич говорит, что рассудочность — болезнь века.
— Глупый ты, Даня. Большой и глупый. — Она вскинула голову и влюбленными глазами посмотрела на него. — Я с тобой в огонь и в воду, Даня. В огонь и в воду…
— Так одевайся быстрее и пойдем в поселковый Совет…
Улица. Накатанная санная дорога. Они возвращались домой. На лицах — радость жизни. Она плескалась, как океан. Улыбалась, как апрельское солнце.
— Варя…
— Что, Даня?
Не хватало слов от ощущения счастья.
— Варя…
— Что, Даня?
Он больно сжал ее руку. Она вытерпела.