Когда прошлое встречает будущее
Шрифт:
Здесь же было несколько снимков. Самуэль, Теодора и ее подруга, модельер Франческа Уинстон, или, как ее называли в Треверберге, мадемуазельF.W — эти две буквы были знакомы каждой уважающей себя моднице, и они почитали за честь купить туфли или предмет одежды с биркой, на которой они значились. Самуэль, Теодора, роковая красавица Изольда Паттерсон и ее, Изольды, компаньон, молодой Уильям Барт (который по совместительству был ее и ее любовником). Самуэль, Теодора и Гвендолен Астер, мать Изольды, основательница первого в городе дома мод, которую годы, казалось, делали только лучше, и за ней вполне могли приударить ровесники любовника ее дочери. Все эти фотографии
Материал завершался двумя портретами бывших супругов, на этот раз, по отдельности. На Авироне был костюм в черно-белой гамме в стиле мадемуазель Шанель, а волосы она собрала в строгую деловую прическу, открыв лицо. Неяркий макияж — аккуратно подведенные глаза и неброская помада. Она казалась совсем чужой, но вместе с тем была той самой Авироной, которую я видел в последний раз так давно (или только вчера). Она собирала свои немногочисленные вещи и уезжала из моего дома на берегу Женевского озера для того, чтобы больше не вернуться.
Я в стотысячный раз пробежал глазами статью и с отчаянным упрямством тех, кто упивается собственной болью, прочитал крохотный отрывок диалога «мисс Барт» и автора материала.
— Что вам больше всего запомнилось из вашего свадебного путешествия, мисс Барт?
— Швейцария. Мы жили в Монтрё и провели одну ночь на самом берегу Женевского озера. Там очень романтично. Красивая природа. Стоит побывать.
Порой я неосознанно восстанавливал в памяти мельчайшие детали происходившего между нами тогда, возвращался в наш маленький личный мирок, о существовании которого никто, кроме нас, не знал. Он играл для меня роль прибежища: я мог спрятаться там в те моменты, когда реальность становилась невыносимой, подождать, набраться сил и потом снова отправиться в путь. А теперь в него ворвались, нарушили целостность и наследили везде, где только могли. Я чувствовал себя так, будто у меня отобрали что-то самое сокровенное, взяли душу, вывернули ее наизнанку, хорошенько потрясли и вывесили на центральной городской площади — на всеобщее обозрение.
Неизвестно, сколько еще я мог просидеть, изучая пустую кофейную чашку и перебирая в руках газету, если бы меня не отвлек звонок телефона. Я вспомнил, что на дворе не девятнадцатый, а двадцать первый век, я не в доме на берегу Женевского озера, а в Треверберге, и что рядом со мной нет Авироны. Уже давно нет.
— Меня приняли! — радостно завопила Эмили, решив не тратить время на приветствия. — Без вступительных! Представляешь?!
— Я не сомневался в том, что тебя примут. Ты умница.
— Пап… Что случилось?
— Возвращайся домой и не ешь в забегаловках — я приготовлю обед.
— Пап, я серьезно! Что случилось?
— Все в порядке, детка, не бери в голову. Я жду тебя.
Эмили помолчала.
— Я приеду, и ты расскажешь мне все, ладно? Мы пообедаем, а потом пойдем есть итальянское мороженое. Я хочу с шоколадной стружкой! А тебе понравилось фисташковое, и еще тебе нравится кокосовое. Вот видишь, я все помню! Кстати, это ничего, что я припарковала машину у автобусной остановки, и мне выписали штраф?
— Если это шутка, Эмилия, то она совсем не смешная. Если это правда, то платить ты будешь из своего кармана. И тогда у тебя пропадет желание парковать машину там, где не следует.
— Какой ты сегодня серьезный! Если не попаду в пробку, буду через сорок минут.
Поход в кафе с итальянским мороженым был отложен на неопределенный срок, потому что Эмили позвонила одна из ее многочисленных подруг, и она ушла по делам, оставив меня в одиночестве. Весь день я бродил по дому без определенной цели, безуспешно пытаясь отвлечься на книги, живопись и работу, и решал один, но очень важный вопрос: хочется ли мне идти на сегодняшнюю выставку? Хотя, наверное, стоило посмотреть правде в глаза и сказать, что звучал он иначе: хочется ли мне увидеть Авирону? В конце концов, сменяющие друг друга приступы ревности, злости, отчаяния, сентиментальности и желания убить Муна-старшего, Авирону и самого себя (одновременно и по очереди) сошли на «нет», оставив после себя усталость. И я, покорившись судьбе в лице втянувшего меня в эту историю художника, в назначенный час сел за руль и отправился забирать его величество из дома.
Самуэль выглядел свежим и выспавшимся — без намека на похмелье.
— Что это у вас такое кислое выражение лица в выходной, Кристиан? — спросил он у меня, сияя улыбкой — и куда подевалась вчерашняя меланхолия? — Похоже, вам нужно срочно поднять настроение! Поедем после выставки развеяться.
В такие моменты я жалел о том, что сознание мое останется ясным и после ящика крепкой выпивки.
— Да что с вами такое? — не выдержал мой пассажир. — У вас такой вид, будто кто-то умер!
— Скорее, воскрес, господин Мун. И я не могу понять, рад я этому или нет.
— Это вы о чем? — недоуменно нахмурился он.
— Не обращайте внимания. Просто думаю вслух.
Только сейчас я заметил, что он держит на коленях небольшой дипломат. На замке красовались его инициалы — наверное, подарок мэра или еще кого-нибудь.
— О нас с Тео написали целую статью. — В его тоне не было ноток гордости, но я мог поклясться, что эта статья ему польстила. — На разворот, представляете?
— Да, я ее читал. — Я выдержал паузу и добавил, хотя что-то внутри упорно твердило мне, что следует промолчать: — Скажите, а где вы жили в Швейцарии?
— О, Швейцария! — Самуэль мечтательно поднял глаза к потолку. — Мы сняли небольшой дом в одном из районов Монтрё, но проводили там только ночи — все остальное время путешествовали. В основном, по берегу озера. Тамошний восход — фантастическое зрелище!
— Да и закат тоже ничего.
Он посмотрел на меня.
— Вы там бывали?
— Да. Очень красивая страна.
— Ваша правда. Но вот цены…
— Воспоминания бесценны, господин Мун.
Художник несколько секунд внимательно изучал меня с таким видом, будто намеревался прочитать мои мысли, а потом кивнул и откинулся на спинку кресла.
— Пожалуй. Вот когда мы жили в том замке в Германии…
В галерее собралась целая толпа народу. Журналисты беспрестанно щелкали вспышками камер, ценители искусства переходили от одного полотна к другому, а мы с Самуэлем неспешно двигались по кругу в заданном направлении. Он, не изменяя себе, высказывался касательно каждой из картин вслух и довольно громко (причем не молчал даже тогда, когда мнение его было отнюдь не лестным), а я в любой другой ситуации слушал бы его вполуха, одновременно изучая работы и размышляя о своем, но сегодня выставка меня не интересовала. Я искал в толпе любителей живописи Авирону — и мои поиски увенчались успехом, а через несколько минут у нас получилось к ней подойти.