Шрифт:
Серая высохшая перекладина на деревянной лестнице тоскливо заскрипела под моим весом, как старичок, в порыве страстных чувств поднимающий на руки свою древнюю супругу. Насторожившись, я слез с перекладины на пол и задумался. Рыжая корова Марта, проводив мою ногу умным взглядом, коротко взмыкнула: мол, быстрее, я есть хочу. Я посмотрел на Марту, потом на деревянную лестницу, на первый взгляд кажущуюся надёжной. Осторожно потрогал перекладины, всем весом надавил на них. Те вроде скрипнули, но как-то неуверенно,
– Вася, ты там где? – со двора раздался голос мамы. – Быстрее, надо ещё баню затопить.
«Ладно, – наконец решился я, – дальше пола все равно не упаду». Хотя и на пол хлева, покрытый тонким слоем навоза, падать не очень хотелось. Я взялся руками за верхнюю перекладину, осторожно поднял ноги одну за другой на нижнюю. Там, наверху, был сенник, в котором к середине весны ещё осталось немного сена – как раз для того, чтобы Марта, её дочь Майка и ещё пара овечек не голодая дожили до лета. В углу, чуть-чуть выступая, торчал черенок от вил. Я залез ногами сразу на третью перекладину – оттуда легче всего было спустить вилами копну сена прямо в кормушку Марте. Я потянулся за вилами, и тут старое дерево совсем уж грустно затрещало. «Абзац!..», – успело промелькнуть у меня в голове, когда перекладина под ногами сломалась. Потеряв равновесие, я инстинктивно ухватился за вилы, но они оказались не закреплены. С душераздирающим криком я полетел с лестницы, отчаянно размахивая руками, прямо в кормушку, за мной – вилы, кувыркнувшись в воздухе и отправившись вниз острым концом вперёд, за ними – до истерики перепуганная курица, которая, видимо, решила, что на вилах самое удобное место для того, чтобы снести яйцо. Черканув макушкой головы по деревянной стенке, я опрокинулся на спину (хорошо, что в кормушке на дне было чуть-чуть высохшей травы), в паре-тройке сантиметров от моего лица, приземлились, воткнувшись колом, вилы, на нос, истошно вереща, шлёпнулась курица, а за ней, громко хрустнув, яйцо, растекаясь по лицу противной тёплой лужей. Рыжая Марта снова взмыкнула, губами подобрала с пола упавшую небольшую копну и меланхолично зажевала.
Выпучив глаза и забыв, как дышать, я лежал в кормушке, чувствуя, как по лицу топчется, царапая кожу и размазывая желток, истеричная птица. Наконец сообразив, что выйти из этой ситуации можно только вверх, она, громко кудахча, взмахнула крыльями, взлетела на бортик кормушки и, снова заверещав, свалилась на пол и вылетела во двор.
Я скосил глаза на вилы. Они вошли на дно кормушки почти на сантиметр. Красочно представив, как эти вилы вместо курицы приземляются мне на лицо, я все же сумел кое-как выдохнуть. В голову стрельнуло болью, и это заставило меня очнуться. Я с омерзеньем протёр лоб, только ещё больше размазав яйцо, осторожно встал, вылез из кормушки и ощупал голову – крови не было, только большой синяк. Облегчённо вздохнув и подумав, что в этот раз не так уж все и плохо, я перешагнул порог хлева и взвыл от боли, мгновенно вспыхнувшей в ступне и, как молния, дошедшей до самого мозга. Диким взглядом я посмотрел вниз и через несколько долгих мгновений понял, в чём дело. Кто-то (и я даже знал, кто) играя, свалил несколько досок, которыми мы топили баню, на землю рядом с хлевом. Я, кажется, даже краем глаза увидел их, когда шёл накладывать корове сено, но не обратил внимания. В одной из досок приветливо торчал длинный рыжий гвоздь, блестящий моей кровью на макушке.
Я тут же осел на траву рядом с хлевом, сжав раненую ногу и не зная, что сделать первым делом: сломать дурацкий гвоздь о дверь, смахнуть противно тёплый и капающий желток с лица, позвать маму или просто разреветься. Я все-таки потянулся за доской с гвоздём, но не достал её, только оцарапав ещё и руку.
Ну вот опять! Почему именно я? Кажется, все уже было хорошо, и вот началось снова! Я злобно подхватил первую попавшуюся доску, швырнул её в стену хлева и тихо-тихо завыл без слёз в рукав. Марта слегка удивлённо посмотрела на меня и продолжила равнодушно жевать сено.
– Вася! Ну ты чего так долго? – снова раздался голос мамы.
Я очнулся, все ещё злой на весь мир, несколько раз глубоко вздохнул, тяжело встал и заковылял в дом, представляя мамину реакцию. Потом вспомнил про Женьку, плюнул, выругался и захромал обратно. Подобрал мерзкую деревяшку и воткнул её гвоздём в землю – не хватало ещё, чтобы мелкий на неё наступил, и быстро, как мог, зашагал домой.
Поднявшись по высоким ступеням веранды, я прошёл по тёмному коридору, наступая на внешнее ребро стопы и надеясь, что не оставляю после себя огромных пятен крови. Открыв тяжёлую дверь и привычно наклонив голову, чтобы не стукнуться о невысокий косяк, я зашёл в дом и вдохнул знакомый с самого детства запах свежего печёного хлеба. Мама, как и обещала, готовила в печи что-то вкусное, отчего живот, в котором с утра не было ничего, кроме чая и хлеба с маслом, скрутился в узел.
– Вася, ты? – крикнула мама из кухни. – Ну наконец-то! Возьми с собой Женю, а то он тут мне мешает, и затопи баню. Папа сегодня с работы поздно придёт, поэтому хорошо натопите, чтобы надолго хватило.
Представив, что она скажет, когда увидит меня, я обречённо проковылял на кухню. Мама суетилась около печи, переставляя там сковородки, мелкий пятилетний Женька что-то сосредоточенно лепил из теста, замазав лоб и нос. Я виновато опустил глаза и подошёл к тёплой печке.
– Мам, у нас йод есть?
– Есть, а что случилось? – мама удивлённо подняла голову и посмотрела на меня. – Что с тобой? Чем это ты так вымазался?
– Яйцом… Упало на меня, когда сено спускал Марте, – буркнул я.
– Вася, ну ты как всегда, – улыбнулась мама. – Вечно с тобой что-нибудь случается. А йод зачем?
Я молча поднял ногу и показал окровавленную ступню. Мама тут же встрепенулась, подвинула мне стул, жестом приказала сесть и осмотрела ногу.
– А это что? На гвоздь наступил? – деловито спросила она.
– Да, около хлева кто-то доски из бани раскидал (Женька потупил взгляд, слез со стула и виновато подошёл ко мне). Одна с гвоздём была. Я не увидел, ну и… – я мотнул ногой: мол, тут и без слов понятно.
Мама, привычно проведя рукой по моей голове, встала, набрала воды в ковшик, взяла аптечку. Вымыв ногу, она смазала ранку какой-то мерзко пахнущей мазью и туго замотала бинтом.
– Ну вот! – бодро сказала она. – До свадьбы заживёт! У нас тут, считай, на гвоздь не наступил – никогда и не жил в деревне!
– Что там? Что до свадьбы заживёт? Я посмотреть хочу! – скулил Женька под боком.
Я сидел на стуле, понурив голову, а Женька скакал рядом, все пытаясь посмотреть, что же там у меня с ногой. Мама тем временем ловко достала из печи сковородку с пирогом, поставила её на стол и тут же положила в печь другую.
– Хотела сама накормить корову, но вот не успеваю, – проговорила она, перекладывая пирог на поднос и укутывая его в полотенце.
Я только замотал головой, представляя, как вилы падают не на меня, а на неё. Я точно знал: если бы там вместо меня оказалась мама, вилы приземлились бы не так удачно.
– А доска с гвоздём? Ты её убрал? Не хватало ещё, чтобы Женя на неё наступил.
– Да, пока убрал, – пробормотал я, – сейчас баню затоплю и спалю её.
Да лучше я ещё несколько раз наступлю на гвоздь, чем дам это сделать Женьке. До сих пор помню, как по ночам тихо, чтобы никто не видел, ревел в подушку, когда младший брат подхватил какую-то дрянь и почти три дня лежал с высокой температурой, а потом его увезли на «скорой» и оставили в больнице одного, без мамы. Наверное, даже хорошо, что я наступил на гвоздь – если бы я не заметил эту злополучную доску, мелкий, который любит с истошными воплями бегать по двору, наверняка бы на неё наступил, а то и упал. А со мной ничего не случится, на мне все как на собаке заживает.