Когда рассеется туман
Шрифт:
Бог начал произносить приговор, и я снова перевела взгляд на сцену.
— Мариам и Аарон! Как же вы не убоялись упрекать раба моего, Моисея?
— Пощади нас, Господи! — взмолилась Эммелин. — Мы лишь…
— Довольно! Да падет на вас мой гнев!
Раскат грома (удар в барабан). Зрители подпрыгнули. Из-за занавеса выплыло облако дыма, который начал расползаться по сцене.
Леди Вайолет вскрикнула, и Дэвид своим обычным голосом шепнул:
— Успокойся, бабушка, так надо, это часть спектакля.
По залу пронесся нервный смех.
— Да
Эммелин схватилась за лицо руками.
— Нет! — вскрикнула она и, приняв драматическую позу, снова повернулась к зрителям.
Зал ахнул. В конце концов решено было не возиться с маской, а ограничиться смесью клубничного варенья с кремом, дающей невероятно уродливый эффект.
— Вот бесенята! — оскорбленно прошептала миссис Таунсенд. — А мне ведь сказали, что берут варенье, чтоб намазать лепешки!
— Сын мой! — выдержав положенную паузу, провозгласила Ханна. — Хоть ты и совершил тот же самый грех, тебя я помилую.
— Спасибо, отец мой, — ответил Дэвид.
— Поклянись, что больше никогда не будешь злословить о жене своего брата.
— Клянусь, Господи.
— Ступай с миром.
— Но Господи! — с трудом сдерживая смех, взмолился Дэвид, простирая руки к Эммелин. — Прошу тебя: исцели мою сестру!
Аудитория замерла, ожидая, что же ответит Бог.
— Нет, — последовал ответ. — Ей придется прожить вдали от вас семь дней. Только тогда к ней вернется ее прежнее обличье.
Эммелин рухнула на колени, Дэвид положил руку ей на плечо, и тут на сцене появилась Ханна. Зал дружно охнул. На Ханне красовались безупречный мужской костюм и шляпа; в руке — трость, из кармана свисала цепочка часов, а на носу сидели очки мистера Фредерика. Она прошлась по сцене, жонглируя тростью, как истинный денди, и заговорила голосом, до боли напоминающим голос отца:
— Моя дочь должна понять, что на свете правят два закона: один — для девочек, другой — для мальчиков.
Ханна перевела дух и поправила шляпу.
— А все остальное — прямая дорожка к тому, чтобы стать суфражисткой.
Зрители молчали, разинув рты.
Слуги тоже были потрясены. Я заметила, как побелел мистер Гамильтон. Но даже растерявшийся, он честно служил подпоркой для миссис Таунсенд, которая, так и не оправившись до конца от надругательства над вареньем, от нового потрясения вообще завалилась набок.
Я отыскала глазами мистера Фредерика. Он по-прежнему сидел на своем месте, прямой, как палка. Потом у него начали подергиваться плечи, и я испугалась, что с ним сейчас случится один из тех приступов ярости, о которых рассказывала Нэнси. Дети на сцене застыли, как куклы в кукольном домике, они молча смотрели на зрителей, а зрители — на них.
Ханна являла собой образец хладнокровия и совершеннейшей невинности. На секунду мы встретились глазами, и мне показалось: по лицу ее промелькнула улыбка. Я не смогла удержаться и, робея, улыбнулась было в ответ, но зоркая Нэнси тут же ущипнула меня за руку.
Сияющая Ханна взяла за руки Дэвида и Эммелин, все трое подошли к краю сцены и поклонились. Сладкая капля сорвалась с носа Эммелин и с шипением приземлилась на ближайший прожектор.
— Именно так и бывает, — раздался пронзительный голос леди Клементины. — Я знала человека, у которого друг заразился проказой в Индии. Его нос свалился прямо в таз для умывания, когда тот брился.
И тут мистер Фредерик не выдержал. Его глаза встретились с глазами Ханны, и он расхохотался. Я никогда не слышала такого смеха — открытого, заразительного. Один за другим к нему присоединились остальные зрители. Все, кроме леди Вайолет.
Я и сама смеялась, пока Нэнси не прошипела мне на ухо:
— Ну, хватит, мисс. Пойдем, поможешь мне накрыть к ужину.
Пришлось пропустить конец представления. Впрочем, я уже увидела все, что хотела. Когда мы покинули зал и пошли по коридору, послышались затихающие аплодисменты, концерт двинулся своим чередом. А меня все переполняло какое-то странное воодушевление.
К тому времени, как мы взбили в гостиной диванные подушки и расставили подносы с кофе и яствами миссис Таунсенд, представление наконец-то закончилось, и гости спустились к ужину, пара за парой, согласно положению в обществе. Первыми шли леди Вайолет с майором Джонатаном, затем лорд Эшбери с леди Клементиной, за ними мистер Фредерик с Джемаймой и Фэнни. Хартфорды-младшие, по-видимому, остались наверху.
Все расселись, и Нэнси подвинула поднос, так, чтобы леди Вайолет было удобно разливать кофе. Пока гости оживленно беседовали, хозяйка нагнулась к креслу мистера Фредерика и, не переставая мило улыбаться, шепнула:
— Ты совершенно испортил детей.
Мистер Фредерик сжал губы. По всему было видно: этот укор он слышал не впервые.
Внимательно глядя на кофейник, леди Вайолет продолжала:
— Возможно, сейчас их выходки кажутся тебе забавными. Но настанет день, когда ты пожалеешь, что потакал им. Дети растут совершенно безнадзорными. Особенно Ханна. Девчонке нужно поменьше думать и побольше слушать старших.
Увидев, что ее слова достигли цели, леди Вайолет выпрямилась, надела на лицо маску радушного дружелюбия и передала чашку кофе леди Клементине.
Разговор зашел, как часто случалось в те дни, о положении в Европе и о том, окажется ли Британия втянутой в войну.
— Война будет. Ее не может не быть, — принимая предложенную ей чашку кофе и поудобнее устраиваясь в любимом кресле леди Вайолет, заявила леди Клементина. — И нам всем придется нелегко. Мужчинам, женщинам, детям. Немцы — настоящие варвары. Разграбят страну, перебьют всех младенцев и возьмут в рабство добропорядочных английских женщин, чтобы мы рожали им маленьких гуннов. Вот попомните мои слова, я редко ошибаюсь. Еще лето не кончится, как мы уже будем воевать.