Когда рушатся троны...
Шрифт:
Длинноволосый пожал плечами.
— Потрудитесь наконец сказать, что вам надо. Я полагаю, мы вам с успехом заменим господина редактора…
— Нет, к счастью для вас же, вы мне его не замените, — как-то загадочно произнес молодой человек, — я должен увидеть Макса Ганди! — шагнул он к заветной двери.
Оба секретаря поспешили изобразить собой живой барьер, но тотчас же разлетелись, хотя юноша легким, коротким движением оттолкнул их от себя вправо и влево.
Затерянный в громадном кабинете Макс Ганди, в круглых роговых очках, сидел и писал.
Сначала испугался, потом решил дать отпор нахальному молодому человеку.
— Я же приказал! Как можно так бесцеремонно вваливаться? Кто вы такой? Вообще, вообще это недопустимое безобразие! — и маленькая, короткопалая рука потянулась к электрическому звонку.
Одним прыжком очутившийся у стола, смуглый юноша зажал эту руку в своей, так зажал, что она сразу онемела.
— Успеете! Я не хочу, чтобы нам помешали… Кто я такой? Лейтенант королевского флота Друди, о котором вы так возмутительно налгали от первого до последнего слова…
— Вы… вы… лейтенант Друди? — опешил редактор и уже нелепо, как-то совсем некстати спросил: — Почему же вы не в форме, а в штатском?
— В штатском легче проникнуть в ваш кабинет… Но, милостивый государь, от вас зависит, чтобы я не повторил свой визит уже в форме, да еще с парочкой моих матросов, этаких здоровенных молодцов…
— Чего же… чего же вы от меня хотите? Чего? — спрашивал Ганди с трусливой собачьей улыбкой, обнажив бескровные десны и зубы-клавиши, изъеденные червями.
— А вот мы сейчас побеседуем, — ответил Друди, устраиваясь поудобнее в кожаном кресле, — ну-ка, садитесь поближе ко мне и подальше от звонка… Вообще, не советую прикасаться к нему… Не советую! — значительно повторил лейтенант, поиграв камышинкой. — Вот что, сударь. Я имею о вас куда более точные сведения, чем вы о моих действиях в Сан-Северино. Отвечайте на мои вопросы. Но с условием говорить правду, не то будет хуже…
На столе задребезжал телефон. Макс Ганди, словно ища в этом спасения, снял поспешно трубку, но Друди с такой же поспешностью выхватил ее:
— Алло. Редактор очень занят! Он пишет важную передовую статью и убедительно просит его не беспокоить. Что? По экстренному делу?.. Никаких экстренных дел, — и Друди с размаху опустил трубку.
— Итак, ваше настоящее имя Лейба Дворецкий?
— Леон Дворецкий, — поправил Ганди.
— Пусть будет Леон. В конце девяностых годов вы бежали от воинской повинности из России в Америку…
— Да, я уехал в Америку…
— Затем вы поступили на службу агентом в австрийскую политическую полицию, перешли в русскую и вернулись в Петербург, занявшись журналистикой под псевдонимом Кирдецова. Не так ли?…
— Да, Кирдецов — мой литературный псевдоним.
— Покамест — довольно. Все ваши остальные мерзости мы оставим в покое. А теперь возьмите редакционный бланк и пишите…
— Что писать?
— А я вам сейчас продиктую… Готово? Пишите!..
— Я, дезертир русской армии Леон Дворецкий, я же впоследствии Кирдецов,
— Я этого не могу написать! — взмолился Ганди, кладя перо. Желтое пергаментное лицо его стало бледным.
— А я заставлю вас! Или вы хотите, чтобы этой камышинкой я превратил вашу физиономию в отбивную котлету? Со мной шутки плохи. Возьмите же перо!..
Ганди, холодея, чувствуя, как он проваливается в жуткую бездну, взял перо, плохо повиновавшееся дрожащим пальцам, и сделал кляксу.
— Не набирайте так много чернил. Пишите… «службой в русской политической полиции, именующий теперь себя Максом Ганди, спешу заявить, что напечатанное мной о происшедшем в Сан-Северино и о лейтенанте флота Его Величества Эмилио Друди — все сплошное, возмутительное вранье. Все действия лейтенанта Друди были строго согласованы с понятием воинского и гражданского долга. Пограничников лейтенант Друди не избивал, а, застав в кафане мертвецки пьяными, сделал им строгий выговор. Арестовал же лейтенант Друди не мирных жителей, а контрабандистов, принимавших участие в сокрытии тайно доставленного в Пандурию большевиками оружия»… Есть?
— Есть…
— А теперь подпишитесь полностью: «Леон Дворецкий — Кирдецов — Макс Ганди». Есть? Давайте! — и, взяв бумагу, Друди пробежал и вчетверо сложил ее.
Макс Ганди, весь раскисший, каким-то человеческим комочком облип в своем редакторском кресле.
— Как вы намерены поступить с этим… этим документом? — спросил он изнемогающим голосом.
— Напечатаю в нескольких газетах…
— Что же мне делать?.. Вы меня губите…
— Уложить чемоданы и покинуть королевство… Такие, как вы, не пропадают. Вынырнете еще где-нибудь, и уже под новым псевдонимом… Однако вы дешево отделались… Пока мы с вами сочиняли этот веселенький документец, мой гнев прошел… И на этот раз вашей физиономии не угрожает волшебное превращение в отбивную котлету…
Появление в правых газетах письма, где Ганди сам себя так зло и так больно высек, было впечатлением разорвавшейся бомбы. Хотя левая печать дружно замолчала этот, в своем роде исключительный, документ, но социалисты рвали и метали от бешенства. Ганди остался в их глазах таким же, каким был, товарищем, взбесил же их трескучий скандал вокруг его имени.
Шухтан сделал ему бурную сцену. Топал ногами, кричал:
— Дурак! Болван! Я же вас предупреждал: не печатайте, не печатайте! Нет, взял и напечатал! А я еще хотел вас в министры внутренних дел. Такое ничтожество!..
— Но ведь он же мог меня избить, искалечить…
— И надо было идти на побои… На все, но не давать ему в руки такого самоубийственного документа… Какой же вы революционер, если испугались побоев? Вы подписали себе смертный приговор. Это гражданская смерть. Какую ликующую тризну справляют по вас реакционеры! Вы — посмешище города… Вы… Вы… — и возбужденный, багровый Шухтан долго еще кричал и топал ногами…
8. ВЕРОНИКА БАРАБАН