Когда рыдают девы
Шрифт:
– Мы с ней являемся – пожалуй, правильнее сказать «являлись» – двоюродными братом и сестрой.
– Выходит, пропавшие мальчики – это…
– Мои племянники.
– Сыновья вашего брата?
– Верно.
– Должен признаться, я несколько удивлен, что в данных обстоятельствах застаю вас в клубе спокойно читающим газету.
– В самом деле? – вскинул голову парламентский деятель, подергивая тонким носом. – Интересно, чем вы предлагаете мне заняться вместо этого? Помчаться за город и метаться по кустам в Энфилд-Чейз, словно шугающий зверя загонщик?
– По-вашему, дети могут отыскаться именно там? На Кэмлит-Моут?
– Откуда, черт подери, мне знать? – отрезал д’Эйнкорт и снова погрузился в чтение.
Себастьян вгляделся в узкий профиль собеседника. Девлин смог бы вызвать в памяти немногих младших соучеников по Итону, но этого помнил хорошо. Подростком д’Эйнкорт был одним из тех прилежных с виду учащихся, которые, чтобы снискать расположение преподавателей, беззастенчиво подхалимничали и выказывали до тошноты притворное рвение. Зато в отношениях с однокашниками он проявлял безжалостность и мстительность и быстро приобрел репутацию пакостника, который сделает – и скажет – все, что угодно, лишь бы заполучить желаемое.
В то время его фамилия звучала просто Теннисон, как у его кузины и пропавших племянников. Однако несколько лет назад джентльмен успешно подал министру внутренних дел прошение об ее изменении на более аристократичную «д’Эйнкорт». Так звали одного из предков его матери, чей род пресекся. Притязания Теннисона были, мягко говоря, сомнительными, но все знали о его амбициях сделаться к сорока годам лордом д’Эйнкортом.
– Вы кажетесь странно равнодушным к судьбе мальчиков, – заметил Девлин.
– Событие, несомненно, трагическое. Однако оно не меняет того факта, что мы с братом никогда не были близки. Его жизнь ограничивается приходами в Сомерсби, между тем как я большую часть года провожу в Лондоне и очень серьезно отношусь к исполнению своих обязанностей в парламенте. Сомневаюсь, что узнал бы отпрысков брата, даже пройдя мимо них на улице.
– Именно поэтому они жили у мисс Теннисон, а не у вас, их родного дяди?
– Моя супруга не в восторге от Лондона и предпочитает оставаться в Линкольншире, – засопел парламентарий. – Да, у меня сейчас гостит моя сестра Мэри, но разве я мог просить ее взвалить на себя заботу о двух неуправляемых и плохо воспитанных мальчишках?
– А они действительно неуправляемые и плохо воспитанные?
– Вряд ли может быть иначе, принимая во внимание их родителей.
– Вот как? – Себастьян поудобнее устроился в кресле. – Расскажите мне об их отце, вашем брате. Я слышал, он нездоров. Надеюсь, ничего серьезного?
На высоких скулах собеседника выступил непонятный румянец.
– Боюсь, мой брат никогда не отличался особо крепким здоровьем.
– Вам не приходит в голову, кому может быть выгодна смерть или исчезновение его детей?
– Господи, что за нелепая мысль! Я же вам сказал: мой брат – обыкновенный священник. Он ведает двумя приходами, что в совокупности дает вполне приличный доход. Но Джордж был и остается неисправимым транжирой, а глупая клуша, на которой он женился, еще хуже. В итоге моему отцу то и дело приходится спасать их от долговой ямы.
Отец д’Эйнкорта был известной фигурой. Благодаря обширным земельным владениям на северо-востоке Англии, в краю холмов и широких долин, его насмешливо величали «Стариком с пустошей». По слухам, его не так давно нажитое состояние было значительным и происходило от нескольких дальновидных приобретений земельных участков и безжалостного манипулирования всеми, кто имел несчастье попасть под влияние старика.
– И единственным наследником вашего отца являетесь вы? – поинтересовался Девлин.
– Да, я, – негодующе дрогнули тонкие ноздри. – Осмелюсь вам заявить, что меня возмущает скрытое в данном вопросе предположение. Крайне возмущает.
– О, вы можете смело заявлять мне все, что вам угодно, – обронил Себастьян, поднимаясь. – И последнее: вам не приходит на ум, кто мог бы желать зла мисс Теннисон?
Д’Эйнкорт хотел что-то сказать, но затем закрыл рот и покачал головой.
– Вы кого-то знаете, – утвердил пристально наблюдавший за собеседником виконт. – Кто же это?
– Ну… – Д’Эйнкорт облизнул тонкие губы. – Вам, конечно же, известно, что моя кузина представляла собой что-то вроде «синего чулка»?
– Было бы вернее назвать мисс Теннисон авторитетным антикварием, а не «синим чулком», однако да, я наслышан о ее научной деятельности. А что?
Парламентарий скривился:
– Большинство женщин, позволяющих себе столь неподобающие занятия, заботятся о репутации своих семей достаточно, чтобы взять мужской псевдоним и держать собственную личность в секрете. Только не Габриель.
– Моя супруга тоже предпочитает публиковаться под своим настоящим именем, – ровным тоном заметил Девлин.
– Да, наслышан, – д’Эйнкорт издал неловкий смешок и немного стушевался. – Уверяю, не в обиду вам сказано.
– Вы предполагаете, что исследование истории Кэмлит-Моут могло каким-то образом повлечь гибель мисс Теннисон?
– Мне ничего не известно про последнее начинание кузины, – пренебрежительно махнул рукой собеседник. – Я имел в виду проект, которым она занималась два-три месяца тому назад, касающийся то ли выявления первоначальных линий древних римских валов в Лондоне, то ли еще какой-то ерунды. Как бы там ни было, исследование требовало рискованных поездок в самые неблагополучные районы города. Совершенно неприемлемая для леди затея.
– Вы говорите, это было месяца два-три назад?
– Да, примерно так.
– Что же заставляет вас полагать, что те события имеют отношение к ее смерти?
– На прошлой неделе – а точнее, в четверг – я направлялся на встречу с коллегой на Стрэнде, когда случайно заметил на улице Габриель, спорившую с каким-то грубияном. Подумав, что у нее затруднения, я, естественно, подошел с намерением вступиться. К моему изумлению, кузина вовсе не выказала признательности за попытку помочь ей, скорее, была даже резка. Заявила, что мне незачем было беспокоиться, что тип, которого я с ней видел, – хозяин какой-то таверны, фундамент которой, как обнаружила Габриель, в значительной степени является остатками древнего городского вала.