Когда я без тебя… (сборник)
Шрифт:
22
…Зажженные огни вдоль полос надежд, мы в разных постелях, крошки лимонного печенья в складках диванного чехла, мечты о поцелуях на светофоре, миндаль в сахаре, тебя бы со мной в одни стены и решение пока ничего не решать.
Перечисляю обстоятельства на счет времени, рисую ванильным мороженым луну на черной тарелке, провожаю взглядом уносящиеся в ночную мглу такси. Пространство расширяется от наступившей жары, которая неустанно утюжит отсыревшие дороги города. Жара — ветеран труда…
Я больше не наматываю кольцами шарф на шею, не боюсь притрагиваться к ручкам пластиковых рам моей квартиры, не избегаю звонков из безвозвратно ушедшего прошлого, не задумываюсь о смене имиджа в угоду журнальным образам.
Настоящее, наконец, сдвинулось с места — маленькими шажочками. У меня испортилось зрение, но обойдусь без очков. Не приведи Аллах забыть, какой он, мир моими глазами…
Пока не могу сказать «всё чудесно». Всё так, как есть. Вопреки прогрессу я все еще обнимаю тебя во снах. Снова слушаю твой сумбурный рассказ о том, как ты встретила двадцатилетие за бритьем ног и чтением нудного Толстого. Смеюсь над твоим признанием, что ты иногда троллейбусы любишь больше, чем людей. «Они хотя бы выстраиваются за мной в очередь, когда у меня в голове мыльные пузыри вместо мозгов!» Люблю твои ожидания. «Светусвет, наступит день, когда мы, окрыленные беззаботностью, будем гулять по весне, ловить ртом бабочек, которые станут порхать в наших животах…»
Обожаю твою самокритичность, граничащую с убийственной иронией. «У меня всё в жизни происходит даже не через жопу, как у многих, а как-то еще хитрее и заковыристее…» Мирумир никогда не делает выводов без личных оснований. Не спрашивает разрешения у обстоятельств, правда, с трудом подкрепляет смелостью порывы. Французы точно подметили: быть готовым что-нибудь сделать не значит уметь сделать то, на что ты готов.
«Мне кажется, я свободна только в сексе. Почему-то над мужчиной или под мужчиной мне легче распустить нити сердца и снова собрать их. Да-да, не смейся, женщины прислушиваются к своему сердцу даже в постели с нелюбимым человеком…»
Спрашиваю себя: что я хотел подарить Мирумир, но не успел? Отвечаю: свободу. Именно ее. В нашей весне не было, не могло быть свободы. Любовь ведь начинается с освобождения от прошлого. А freedom наступает где-то в середине отношений… Мы с ней до середины пока не дошли…
…Для любви не помеха расстояния. Сокращения сердца одной половинки всегда отзываются в сердечном ритме другой. У любви две главные преграды — обстоятельства и страхи. Нам часто не хватает смелости переступить через камни прошлого и сомнения настоящего. Но пасует, как правило, кто-то один. В этом вся сложность: одна половинка отказалась от того, от чего не может отказаться вторая. Мучительная односторонняя связь. Безмолвные сигналы боли из одного конца в другой… Как там у Ремарка? «Один из двоих всегда бросает другого, весь вопрос в том, кто кого опередит»…
Воспоминания овладели сознанием — ты мне мерещишься. Разгоняю дым первой сигареты нового дня и отчётливо вижу тебя перед собой. Яркое освещение, слайды сменяют друг друга. Мирумир танцует босиком на вещах, разбросанных в безумстве ночи по спальне. Она крутится на своем клюквенном сарафане, который завивается в складки под ее движениями, и кричит мне, только проснувшемуся: «С днем рождения, душа моя!»
Дым снова сгущается, вот-вот появится следующий слайд. Она, вытирая слезящиеся от счастья глаза, натягивает на колени белую мятую футболку, листает «AD» [67] и спрашивает с почти детской надеждой: «А получится у меня спроектировать лестницу в облака?» Родная моя, мечтающая так искренне и забавно…
67
«Architectural Digest» — журнал об архитектуре и дизайне интерьеров.
Стиль Мирумир — это солнце цвета каркаде, джинсы-дудочки в облип, неисчерпаемый лимит эмоций, убежденность, выраженная в трескучей фразе: «Мы все будем хорошими женами», извечный гранд-мокко из «Старбакса», сумочки Vivienne Westwood в унисон настроению, многодетность на примере Джоли и Питта, раскадровка фильма «Closer» — рамкой трюмо, туман в голове, который будет конденсироваться не в слезы, а в словесную воду…
Белизна дыма становится насыщеннее, на подходе очередной слайд. Мирумир в завершение бессонной ночи, в бордовом кресле под торшером, в футболке с Биллом Мюреем. Спички в глазах, нос в оранжевой книге. На часах 4:57. «Чем занимаешься?» — спрашиваю я с дневной обычностью. «Читаю и люблю тебя», — отвечает она, не отрываясь от романа. «Кортасар?» Кивок и великие строки вслух: «…то, что осталось, было создано в одиночестве и отвоевано у тьмы — ветка в руке, на щеке от слез беспричинных след, жизнь человека и лампа, льющая свет…» Принимает Кортасара в строгой дозировке. «В меру… Когда его много, боюсь запутаться в улицах и укусить небо… Это почти сумасшествие»…
Закрываю глаза, голову сую под подушку. Остановитесь, хватит!..
23
…При внешней открытости замок — замкнут, сердце выстукивает save me, звезды падают мимо меня, маково-марципановый торт «Шехерезада», сумку Louis Vuitton с оторванной ручкой хочется приласкать, блаженная улыбка Портман в беззвучной картинке «My blueberry nights», но ночи совсем не ежевичные, опять все не так, опять одно и то же.
Товарищ из Кадыкёя [68] зовет на пиво с креветками. Я пошел. Ни к пиву, ни к креветкам не притронулся… Добрался с трудом. Долго не мог отыскать улицу, на которой раз сто бывал. Совсем крыша поехала. Да и как я могу ориентироваться в любимом городе, если потерял ориентиры даже в собственной жизни?!.
68
Древний район азиатской части Стамбула.
Креветки удрученно краснеют в сиреневой кастрюле, я расхаживаю по холостяцкому гнезду Аслана и понимаю, что завидую покою этих стен. У него светло и прибрано, аж мыслится легче. Моя квартира — the center of world's mess. Горы одежды, вываленные из шкафов, захоронения «бычков» в ультрамариновых пепельницах, грязные носки в пыльных углах, повсюду исцарапанные диски с гигабайтами прошлого. Не удивительно. Life on pause. Размытое отражение в магазинных витринах…
«Как ты можешь грустить летом?» — вполне ожидаемо спрашивает Аслан, тем самым провоцируя меня на продолжительные размышления. Просто у меня сейчас другое лето. Без танцев в воде по пояс, пенных вечеринок с дерзким флиртом, сладких арбузных брызг, ледяного спасателя Evian, глянцево сияющего солнца и бирюзового моря. Мое нынешнее лето пополам с осенью…
«Не слишком ли много чести для одной девушки? Забудь о ней, найди другую…» Называю Аслана ослом, ухожу в ночь. Кто сказал, что мужчины разучились страдать по женщинам? Эй, обобщители, вам указать направление или пойдете сами?! Весь мой мир умещается в одном человеке…
Только с ней я мог бы трясти с деревьев снежный дождь, пить клубничный латте в пене ванны, следить за новыми воплощениями «рыжей бестии» Тильды Суинтон, развешивать по комнате полароидные снимки, проигрывать в бильярд желания… Точно о ней говорила задолго до нее гениальная Вулф: «Она меняла свое „я“ со скоростью своей же езды — новое на каждом повороте»…
В любви оправданы любые переживания, но я не собираюсь оправдывать свои. Для меня — слишком много. Стамбул проплывает за окнами такси, везущего меня обратно в воспоминания. В салоне тишина, редкий кашель водителя. Мучает ностальгия. Единственное лекарство — ты…
…Три корзины выстиранного белья, прищепки-попрыгунчики, остывший чай с белым «Таблероном», солнце над головой в гримасе улыбки, душу воскрешает «Mon amour mon ami» Вирджинии Ледойен, новый день в оттенках ванильного, грусть — это глагол, действие. Я не разбираю тревоги, стараюсь не думать о том, что значит жить ради других. Во мне плещется неловкая нежность, еле различимая за шуршанием багряных листьев. За окном переливается лето, а у меня внутри листопад.