Когда я был мальчишкой
Шрифт:
Жук любовно нахлобучил на глаза сержанта пилотку.
— В отношении сеньора Арамиса у меня другие планы. Представляйся, Заморыш, и не глупи.
Заморыш — я догадался, что это его прозвище, — вытянулся и отрапортовал:
— Гвардии сержант Александр Двориков, рост сто шестьдесят, вес три пуда с гаком, образование семь классов, орёл-разведчик. Бороться будем или бокс?
— Зачем мне с тобой бороться? — засмеялся я, бросая пренебрежительный взгляд на щуплую фигуру сержанта.
— Как зачем? — удивился Заморыш, округляя плутоватые чёрные глаза. — Петька, ты его к нам берёшь, так я понимаю?
— А что? В деле проверенный, — Жук прищурился и подмигнул мне. — Старый кореш до гробовой доски. Педали крутишь?
Я взволнованно кивнул.
— Чайка отказался? — спросил сержант, набивая рот колбасой.
— Папа не пустил. Ну-ка, сеньор Арамис, уложи моего Заморыша на лопатки. Учти — контрольное испытание.
— Давай, давай, — вставая, приободрил Заморыш.
Почувствовав подвох, я осторожно подошёл, смерил взглядом вяло опустившего руки противника и внезапным броском пытался бросить его через бедро. В то же мгновенье мои ноги оторвались от земли, и я с треском рухнул на сучья.
— Я вас, случаем, не ушиб? — галантно шаркая сапогом, спросил Заморыш. — Тогда просю, публика требует «бис»!
Спустя несколько секунд я вновь пристыженно поднялся, растерянно посмотрел на хохочущего во все горло Жука и вдруг вспомнил приём, при помощи которого Хан сбил на снег здоровяка солдата, ломившегося без очереди в санчасть. Я подошёл к Заморышу, сокрушённо махнул рукой, как бы признавая своё поражение, и неожиданным ударом ноги под коленки свалил его на землю.
— Стоп! — весело приказал Жук, когда разъярённый моим вероломством Заморыш восстановил справедливость и накормил меня травой. — Годен. Слезай, не ерепенься!
— Цепкий ты, черт, — с уважением сказал я, отряхиваясь и выплёвывая траву.
— Ты тоже ничего, ловко сбил с копыт, — великодушно отдарил комплиментом Заморыш.
— Подойди, — Жук поманил меня пальцем. — Лишнее из карманов выгрузи, а то звенишь, как жеребец колокольчиком. Автомат не заедает? Почисти и смажь, проверю. Пушку (кивок на мою гордость, парабеллум в кожаной кобуре) подари кому-нибудь, лучше парочку лишних рожков возьми. Пресмыкаешься быстро?
— Чего? — не понял я.
— Уточнить и проверить, — приказал Жук.
— Ну, ползаешь, — недовольно проворчал Заморыш. — Давай дуй до сосны и обратно… Голову ниже, ногами работай! Что у тебя — ягодицы свинцом налиты? Не хрусти ветками, шум поднял, как стадо коров!
— Я тебе не гадюка, — огрызнулся я, обливаясь потом.
— Хочешь в разведку — будешь пресмыкаться, как гадюка! — воскликнул Заморыш. — Учись, пока я живой,
Он лёг на траву и бесшумно пополз, ловко извиваясь и отбрасывая со своего пути сухой хворост.
— Вёрткая бестия! — с удовольствием проговорил Жук. — Только перед начальством ползать не умеет, за что не раз хлебал всякие неприятности. Ты моего Заморыша уважай — у него две «Славы» есть, и третью на монетном дворе отливают, только навряд ли успеет заработать, к шапочному разбору дело идёт.
— На мой век и двух штук хватит! — весело откликнулся Заморыш. — Может, за власовца чего-нибудь обломится?
— Какого власовца? — спросил я.
— Заморыш приволок часа два назад, — пояснил Жук. — Бродила по лесу одна заблудшая овечка.
— А где он сейчас? — оглядываясь, поинтересовался я.
— Это уже не наше дело, — усмехнулся Жук. — Забавную фотографию у него нашли: стоит рядом с виселицей, улыбается.
— Наверное, уже получил свои девять граммов, — предположил Заморыш. — Знал бы — черта лысого стал бы его в штаб вести…
— Никогда ещё не видел власовцев, — пробормотал я.
— Увидишь, — пообещал Жук. — Здесь, в Чехословакии, их как собак нерезаных.
— А мы уже в Чехословакии? — обрадовался я.
— Совершенно верно, — подтвердил Жук. — Будем, сеньор Арамис, вместе освобождать братьев славян. Так я иду договариваться насчёт тебя. Не передумал?
— Спасибо, Жук, — сердечно поблагодарил я. — Только перед ребятами не очень удобно, словно дезертирую от них.
— Ты что-то путаешь, сеньор, — Жук иронически прищурился. — Я тебя беру не дегустатором на кухню, а в разведку, откуда и не такие орлы, прошу прощения, с мокрыми подштанниками возвращаются.
— Извини, не то хотел сказать…
— То-то. А Жука забудь, незачем перед ребятами старое ворошить. И ты, Заморыш, ничего не слышал, а что слышал, то в одно ухо вошло, из другого вышло. Сеньору Арамису… к бабушке Арамиса! — моему старому корешу Мишке подгони одёжку, подбери велосипед и познакомь с разведкой. В обиду не давать — понял?
— Так точно! — вытянулся Заморыш, дурашливо моргая глазами.
— Спасибо…Петя, — с чувством вымолвил я. — Выходит, я снова у тебя в долгу. Жук усмехнулся.
— Тебе же сказано — забудь, а то я не всегда такой добрый бываю… Заморыш, поднимай на ноги этих сонных бездельников, прикажи готовиться. Учти — оформляю тебя помощником.
И, подмигнув на прощанье, пошёл к штабной палатке.
ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ — ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
На события последующей недели наложило отпечаток одно необычайное обстоятельство.
На огромном, протяжением в тысячи километров, фронте замолчали пушки; миллионы солдат уже написали домой: «теперь уже точно вернусь живой — ждите!»; писаря в штабах рвали, топтали ненавистные похоронные бланки, которые, как бы ни очерствело сердце на войне, было так тяжело заполнять.
А для нас война продолжалась.
Окружённые в Чехословакии немцы и власовцы рвались на запад, к американцам — видимо, надеялись, что могут им пригодиться. Наше командование узнало, что Черчилль дал фельдмаршалу Монтгомери указание «тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легче можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось». В такой ситуации ни в коем случае нельзя было выпустить на Запад миллион вооружённых фашистов, тем более что они наверняка оставили бы на своём пути выжженную пустыню.