Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Jacqueline Pascarl

Since I Was a Princess

The Fourteen-Year Fight to Find My Children

Издательство выражает благодарность Mainstream Publishing и Synopsis Literary Agency за содействие в приобретении прав

Защиту интеллектуальной собственности и прав издательской группы «Амфора» осуществляет юридическая компания «Усков и Партнеры»

Быть принцессой – не обязательно значит принадлежать к королевской семье. Это состояние души. Каждый ребенок, живущий в этом мире, имеет право на детство и на особое место в сердце человека, который считал бы его принцем или принцессой. Родительская защита и забота играют огромную роль в формировании детского представления о мире, о себе и своем месте в жизни. Без этого мы все обречены на горькое поражение.

Плач проник в мое сердце и оттуда просочился глубже в грудь, в то самое место, где соединяется боль собственная и сопереживаемая.

Я еще не понимала, откуда он доносился, но суть его уловила сразу: неизменный вечный стон тоски и боли, скорби о потере близкого. Мне были слишком хорошо знакомы эти рыдания и причины, их порождающие, я до сих пор помню глубину их отчаяния. Когда-то и я сама так плакала. На этот зов не приходило ответа, и эту боль ничто не могло исцелить. Да я и не ждала исцеления. Звуки плача буравили мои виски, накатывали тяжелой волной в затылок и в конце концов тугим комом опустились в горло. Пробираясь по усыпанной камнями равнине, на которой расположился лагерь беженцев, я удивлялась тому, что эти горестные рыдания не нуждаются в переводе независимо от того, в какой стране находился страдающий.

Теперь к стонам присоединились скорбные крики, перемежавшиеся глухими звуками, сопровождавшими появление в небе над нами военного вертолета. Вертушка скорее всего перевозила ракеты, обязательный атрибут группы рекогносцировки, или какой-нибудь другой груз для НАТО, и угадывалась в темнеющем небе еще более темным пятном. Клочок земли, на котором мы сейчас находились, был зажат между зоной военных действий в Косово и яркими огнями македонской столицы, Скопье, от которой нас отделяло каких-то тридцать километров по неосвещенной дороге. Это небольшое убежище располагалось на территории Македонии, всего в одиннадцати километрах от границы, и было скромным приютом для двадцати семи тысяч мятущихся душ, мужчин, женщин и детей, бежавших от ужасов вооруженного конфликта в Косово и безжалостного преследования военными силами Сербии.

«Стенковец-2» был одним из трех крупнейших лагерей – распределительных пунктов Македонии, организованных под защитой Высшей Комиссии Объединенных Наций по делам беженцев (ВКОНПДБ) и находящихся в ведомстве «Кеа Интернэшнл», крупнейшей международной гуманитарной организации. Условия в лагере были суровые. Он был размещен в нескольких рвах, похожих на кроличьи садки, с высокими стенами, соединенных между собой прокопанными экскаваторами канавами. Их ширины хватало ровно настолько, чтобы по ним мог пройти танк. Самой удобной точкой был небольшой холм в центре лагеря, излюбленное место детских игр в светлое время суток. Там благодаря усилиям ЮНИСЕФ, Фонда ООН помощи детям, было наскоро построено что-то вроде детского сада и школы. Бывшая каменоломня, до недавнего времени служившая стрельбищем для тяжелой артиллерии, а теперь ставшая нашим пристанищем, была лишена растительности, воды, электричества и канализации.

Лунный свет отражался от циферблата моих бывалых простеньких часов. На них светились цифры: 3:27. Мы все еще принимали и распределяли последних беженцев (или перемещенных лиц, как настойчиво рекомендовали нам называть этих людей наши политкорректные сотрудники), прибывших сюда в забитых до отказа автобусах. Первичная перепись показала, что к нам прибыло восемьсот человек

Я приближалась к месту, откуда доносился плач, обходя с тыла огромные, цвета хаки палатки – так называемые «конюшни». Я пришла к выводу, что палатки получили свое название в честь кавалерийского полка, пожертвовавшего их лагерю. Именно здесь мы размещали вновь прибывших. Каждому человеку предоставлялось пространство, шириной в метр, на котором он должен был жить, спать и размещать все нажитое за жизнь добро, в спешке рассованное по полиэтиленовым пакетам и перенесенное на себе до этого лагеря. Проход шириной в обязательные два метра делил палатку на две равные части. Пространство в палатке было организовано в соответствии с нормами для чрезвычайных обстоятельств, выработанными Всемирной организацией здравоохранения и Высшей Комиссией Объединенных Наций по делам беженцев. То есть теоретически мы придерживались этих норм, но на практике выходило так, что этой ночью почти сотня уставших и измученных беженцев будут спать в палатке, рассчитанной на тридцать человек, щека к щеке, бок о бок с совершенно чужими для себя людьми. И это была лишь одна из отрезвляющих черт реальной жизни работника гуманитарной организации: мы становились свидетелями того, как страдает человеческое достоинство, когда люди оказываются примерно в тех же стесненных обстоятельствах, что и кильки в консервных банках.

Я заглядывала в каждый уголок, стараясь отыскать плачущую женщину. Свет от шахтерской лампочки на моей голове урывками выхватывал из темноты испуганные лица и вопросительные взгляды. И везде, в каждом углу я слышала всхлипывания, стоны, иногда плакали дети. Но тот звук, источник которого я искала, отличался от всех остальных своей глубиной и силой. Мой и без того нелегкий путь осложняли то и дело попадавшиеся под ноги клубки крепежных веревок и колышки, на которых держался весь наш импровизированный городок. В конце концов я споткнулась и в попытке удержаться на ногах схватилась за проволочное ограждение. Так я нашла ту, которую искала.

Свет моего фонарика упал на ее ноги, обутые в разбитые босоножки на высоком каблуке. Она сидела на полу, прижав колени к груди и не обращая на меня никакого внимания. Я смогла рассмотреть лишь то, что ее коричневая габардиновая юбка была вся в пятнах. Теперь эта женщина издавала гортанные звуки и била себя по голове кулаком. Когда становишься свидетелем таких мук и узнаешь горе как старого знакомого, ты должен понимать, что вторгаешься в святую святых души страдающего человека. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, у меня все сжимается в груди, а глаза наполняются нестерпимо жгучими слезами от того знания, которое получила в этот момент.

Она была коротко стриженной, мелированной шатенкой с грязными и изодранными руками и ногами. Некогда белая блузка наводила на мысль о том, что ее обладательница могла работать секретарем или учителем. Только с этим привычным образом плохо сочетались оторванные пуговицы и пятна, подозрительно похожие на подсохшую кровь. Я решила, что женщине должно быть около тридцати лет, как мне. Довольно молодая, но в то же время зрелая. Впрочем, жизнь способна менять всякое представление о нормах.

Я схватила ее за руку, готовую опуститься на лоб, и она откинула голову назад. Она приоткрыла рот, и вместе с сильным выдохом из нее вырвался глубокий стон. В это время из тени появилась еще одна женщина, старушка. За ее кофту цеплялась маленькая девчушка. Она обрушила на меня целый поток фраз на албанском, но я не уловила ни слова. Я попыталась объясниться на боснийском, и, поняв меня, старушка подозвала к нам парнишку подростка, который стоял недалеко от нас, прислонившись к стене палатки.

Несчастную женщину звали Сельма, так перевел мальчик слова старушки. Два дня назад возле границы во время проверки, которую проводили военизированные сербские подразделения, она была подвергнута досмотру внутренних полостей тела. Они нашли деньги, которые она пыталась спрятать, и в наказание за попытку контрабанды наличности за пределы Косово убили ее ребенка.

Наверное, она стояла на коленях, пытаясь защитить своего семилетнего сына. Один из военных схватил ее за волосы, другой вырвал мальчика из рук матери, скрутив тонкие детские ручки над головой, приставил дуло пистолета к основанию черепа и спустил курок.