Когеренция
Шрифт:
Одри вдруг осела на стул, обхватив его спинку и цепляясь за неё судорожно, будто под ней разверзлась яма:
– Ты ведь сразу всё понял… Кто я? Смуглая девчонка без происхождения? Я не в твоём вкусе?
– Одри, ты очень красивая, я же тебе говорил…
– Нравится насмехаться надо мной? Я не верю ни одному твоему слову!
Она затихла, прислушиваясь к чему-то внутри, и произнесла:
– Я ощущаю всё больший холод. Потрогай мою ладонь – я стала ледяной… Уж лучше голодная смерть. Это тело умрёт всё равно. Я вмёрзну в лёд как
– Одри…
– Тогда скажи. Скажи, что лежит между нами? Всё было так хорошо!
– Да у нас и сейчас всё хорошо.
– Нет! – вспылила она. – Это у тебя всё хорошо! А на меня тебе плевать!
Ким нехотя поднялся и проговорил:
– Ладно, ты права.
Одри сжалась, обхватив плечи руками и подобрав ноги. Её длинное платье лилось на пол в тёмную шёлковую лужу. Он слышал её всхлипы.
– Что ты сказал? – тихо проговорила она.
– Одри… – Ким помолчал. – Надо было сразу тебе сказать. Я женат.
– Что?
– Да. И давно.
– Не может…
– Может. У нас трое детей. Их зовут Ангус, Лисси и Кирпич.
– Но тебе всего двадцать два!
– Одри, одумайся! Ты была для меня просто игрушкой. Мне нужен был твой генетический материал, поэтому я украл твой волос. Из него мы выделили цепочку ДНК и создали твоих клонов для работы на лунных рудниках.
– Какой волос? – растерялась Одри.
– Я не могу любить тебя, потому что у меня искусственное сердце. В детстве я неудачно упал с крыши и пробил череп, поэтому мне удалили гипофиз. У меня не хватает мужских гормонов, поэтому я питаюсь одними устрицами.
– Что за бред ты несёшь? – спросила Одри и расхохоталась. – Какой гипофиз? При чём тут лунные рудники? Ты издеваешься? Это вообще не по сценарию.
– Так я и не знаю сценария. Ты же актриса. Добавил немного фантастики.
– А что ещё за «Ангус, Лисси и Кирпич»? Ты бы назвал так своих детей?
– Нет. Просто первое, что пришло в голову. Извини, ты не обиделась?
– Ещё не знаю, – пожала плечами Одри. – Фальшиво у меня получается?
– Совсем нет. У меня мурашки по коже.
– Это экспромт, – сказала она, прикрыла глаза и снова зашептала: – Я превращаюсь в кусок льда… Без любви во мне нет тепла. Я обречена…
Ким встал и склонился над камином, закидывая в него палеты и щёлкая поджигом. В топке завертелось пламя, пробираясь всё выше, словно нанизывая себя на невидимый штопор. Палеты окутались шарфом синего свечения.
– Давай-ка растопим твой лёд, – сказал Ким, проверяя рукой жар. – Большим актрисам не повредит немного простого семейного счастья. Представим, что мы просто женаты. Без всех этих драм.
Одри забралась поглубже в кресло, подобрав ноги. На ней уже было просторное кимоно, ткань которого ловила брызги синего пламени. Волосы она убрала назад, и лицо её стало совсем круглым, чуть припухлым и детским.
– Представь, что у нас двое детей и они сейчас спят наверху, – сказал Ким. – А я… допустим, глава компании по производству роботов для мытья окон. Знаешь, крабы такие? Спишь, а они ползают там, как тени.
Одри помотала головой:
– Лучше я представляю, что ты – это ты, а я – это я. Разве счастье нуждается во всех этих подробностях?
– Счастье, наверное, не нуждается, – согласился Ким.
Жар надувался пузырём, заполняя комнату. Кожа Одри побронзовела.
– Ты ведь всё равно чувствуешь одиночество? – спросила Одри. – Даже сейчас?
– Нет, сейчас не чувствую.
– А в другие моменты?
– По-разному. Я здесь не навсегда.
Ким ворошил кочергой палеты, которые пахли как горящая щепа.
Одри казалась грустной. Ким склонился к ней через подлокотник кресла и заглянул в лицо. Её глаза были большими, неподвижными, слегка удивлёнными, словно центры иного мироздания. Одри моргнула и очнулась:
– Мне ведь никогда не стать актрисой, – проговорила она. – Меня сотрут раньше.
Ким пожал плечами.
– Я не разбираюсь в этом, – ответил он, откидываясь в кресле. – Но, думаю, у тебя есть талант. Мне сложно подыгрывать тебе, потому что ты… ты слишком натурально играешь. У меня от этого разные мысли появляются.
Одри всмотрелась в него:
– Думаешь о жизни там, за забором?
Ким не ответил. Они с Одри – два узника «Талема», оба без биографий, оба без права на бунт. Но Киму повезло чуть больше: он человек и укоренён в этом мире. А всё, что остаётся от Одри – лишь впечатления. Она призрак дополненной реальности и тяготится этим. Ей сложно смириться, что её существование для Кима зависит от того, надел ли он смартглассы.
– Всё равно, – вздохнула Одри, вставая. – Никто не захочет смотреть на актрису-эника, пока есть актрисы-люди. Это противоестественно. Может быть, через сто лет… А пока вы думаете, что эники могут только копировать людей, как боты.
Эники обижаются, когда их уравнивают с нейросетевыми ботами, хотя они и есть боты, усиленные талемской способностью к рефлексиям. Есть ли у них сознание? Ким этого не знал наверняка.
– Ты постоянно растёшь, – примирительно сказал он. – В тебе больше жизни, чем в иных людях.
Она усмехнулась:
– А мне кажется, что я ужасно повторяюсь. И как можно быть актрисой, не переживая ничего самой? Я изображаю любовь и чувствую любовь, а потом… – она щёлкнула пальцами, и взгляд её стал хитрым. – Оп! Нет любви! Кончилась!
– Ты ведь чувствуешь что-то прямо сейчас? Ну, ты же сейчас искренна? Или ты всегда играешь?
Одри опять обхватила плечи руками, словно замёрзла.
– Я не знаю, – ответила она. – Я, наверное, чувствую. Но я не смогу этого доказать. Вы всё равно считаете нас… чем-то вроде говорящих карикатур. Люди скорее поверят боту, который играет точно по сценарию, чем актрисе, претендующей на подлинные чувства, которых, по-вашему, у неё нет. Я для вас актриса из пробирки! Меня даже не существует.