Кокаиновый сад

Саломатов Андрей Васильевич

Зуев попытался успокоить хозяйку и монотонно забубнил:

– Он всегда так спит. Не бойся. Утром мы уйдем.

Некоторое время они лежали молча. У соседей сверху тихо работал телевизор. Старый рассохшийся паркет скрипел сам по себе. Зуев перестал возиться на своей неудобной постели – устроился и начал было засыпать, но тут девушка с дрожью в голосе произнесла:

– Он холодный какой-то. Я даже сквозь одежду чувствую.

– Вот ты и согрей его, – недовольно буркнул Зуев.

– Он мертвый, что ли? – перейдя на шепот, спросила девушка.

– С чего ты взяла? – взорвался Зуев. – Будем мы сегодня спать или нет?

– Да он пахнет, – тихо ответила хозяйка.

– Ну, мертвый, мертвый, – крикнул Зуев. – Был бы живой, сам бы нашел себе девку. – После этих слов хозяйка взвизгнула, Зуев услышал, как тихонько загудели диванные пружины. Девушка отскочила к противоположной стене, а затем загорелся свет.

– Спать-то с ним не надо, – попытался успокоить ее Зуев. – Погреть только. В последний раз. Понимаешь ты это?

– Мы так не договаривались, – тараща глаза на Шувалова, ответила хозяйка. Дрожащими руками она прикурила сигарету и принялась нервно вышагивать между дверью и шкафом. После этого Зуеву пришлось встать. Он налил водки себе и ей, не дожидаясь, выпил и сказал:

– Ладно, пей. Будем считать, что Витя остался доволен.

– Уходи, – наконец выдавила из себя хозяйка комнаты. – Забирай его и уходи. Ну, пожалуйста. – Слезы капали у нее с подбородка на грудь, да так быстро, словно в голове у девушки что-то прохудилось.

– Уйду, уйду, – тут же пообещал Зуев. – Да выпей ты. До утра далеко…

– Уходи сейчас же, – взвизгнула девушка.

И Зуев, несмотря на то, что был давно и мертвецки пьян, понял, во что может вылиться этот неожиданный инцидент. Лицо у девушки сделалось совершенно бледным, и, судя по глазам, она становилась все менее управляемой.

Аккуратно прикрыв лицо Шувалова покрывалом, Зуев медленно взвалил куль на плечо и, шатаясь, пошел к двери.

– Сволочь, – плаксиво выкрикнула хозяйка комнаты, закрывая за ним дверь.

Несмотря на глубокую ночь, на улице было как-то празднично светло и легко дышалось. Все кругом было покрыто тонким слоем первого в этом году снега. Он аппетитно поскрипывал под ногами, а в свете фонарей под большим углом неслись все новые и новые первые снежинки.

– Ну, вот и до зимы дожили, – кряхтя сообщил Зуев. – А ты боялся. – Он повернул направо, потому что дорога направо шла под уклон. На улице не было ни одного человека, ни один след не пересекал девственной белизны снежного покрова. Даже с такой ношей и будучи сильно пьяным, Зуев ощутил удовольствие от этой неожиданной прогулки. Вниз идти было легко, впереди бежала серебристая дорожка, и Зуеву показалось, что это и есть та самая дорога, которую он долго и безрезультатно искал всю свою сознательную жизнь. Зуев удивился этой мысли и хотел было поделиться ею с Шуваловым, но тут заметил впереди какое-то движение. Внимательно присмотревшись, Зуев увидел странную девушку в свадебном наряде с флердоранжем и без пальто. Рядом с девушкой, как и полагается хорошо воспитанному псу, шла большая собака. Темнота и неудобное положение головы мешали Зуеву как следует рассмотреть удивительную пару, но он все же понял, кого повстречал, и остановился. В двух шагах от него остановилась и девушка в белом со своей собакой. Она попросила Зуева, чтобы он поставил Шувалова на ноги, и Зуев охотно исполнил ее просьбу.

– А теперь иди, – повелительно сказала девушка, – иди, иди, ты нам больше не нужен.

Ошалело глядя на нее, Зуев медленно развернулся и так же медленно двинулся в противоположную сторону. Шагов через десять он обернулся. Шувалов с девушкой уже дошли до угла, повернули направо, а огромный пес стоял там, где его оставили.

– Фью, – позвал его Зуев.

Метнувшись к хозяйке, пес скоро остановился, завилял хвостом, а затем взвизгнул и побежал за Зуевым.

Переулок спал. Но даже если бы кто-то из-за бессонницы или от нечего делать выглянул в этот момент на улицу, ничего замечательного он не увидел бы: один лишь снег, да пьяного прохожего с сумасшедшим лицом… Впрочем, рассмотреть лицо ночью в такую погоду – дело безнадежное.

КУЗНЕЧИК

Посвящается А. Пронину

"Пуля ему пробивает плечо, но тем вечером Сталора возвращается во "Вздохи" на гнедой лошади хозяина, тем вечером его кровь пачкает тигровый мех, и той ночью он спит с розовокожей женщиной".

Хорхе Луис Борхес "Мертвый"

I

Конец ноября - уже не осень, но еще и не зима - время тяжелых депрессий у слабонервных и томительного ожидания перемен, даже у тех, кому нечего желать.

В это время где угодно можно услышать фразу: "да уж скорей бы зима..." Позади октябрьские праздники, до Нового года далеко, а так хочется, чтобы что-нибудь произошло. Ну, хотя бы дом, что напротив, провалился сквозь землю. Можно было бы подойти к краю огромной дыры и посмотреть: остался кто-нибудь в живых или нет.

Анабеев щелчком выкинул сигарету, кашлянул в кулак и, сдвинув брови, позвонил в дверь. Открыла Люся.

Выглядела она как всегда неряшливо: вчерашний, а может, и позавчерашний пучок колтуном лежал на темени; засаленный до блеска ветхий халат был слишком коротким, и из-под него виднелась такая же ветхая комбинация. Вид ее можно было бы назвать жалким, если бы не расхлябанная, блатная поза. Люся смотрела на Анабеева вызывающе, и тот настроился на решительный лад.

– Можно?
– буркнул Анабеев. Не ответив, Люся тряхнула головой и прошла в свою комнату. Анабеев последовал за ней.

Закрыв за собой дверь, Анабеев осмотрелся. Последний раз он был здесь восемь месяцев назад. Тогда комната выглядела иначе. Вместо детской кроватки в углу стояла этажерка с пустыми бутылками внизу и самой дешевой косметикой наверху. Протертый до ваты диван, сейчас был задвинут в противоположный по диагонали угол и, видно, только сегодня накрыт чистым тканьевым одеялом. Вместо привычного трактирного бардака, на комоде, на оранжевой клеенке стопкой лежали белые пеленки, в другой стопке подгузники, рядом - спринцовка и две бутылочки с сосками.

Другим был и запах. Сложному букету, состоящему из ароматов всевозможных человеческих пороков, пришел на смену привычный дух жилья, где все подчинено распорядку дня новорожденного младенца.

Не готовый к подобной метаморфозе, Анабеев растерянно заулыбался. Слова, которые он придумывал весь день, вылетели из головы. После утреннего звонка Люси, после этого возмутительного вторжения в его семейную жизнь, Анабеев долго упражнялся на службе в красноречии. Благо, должность техника несуществующего отдела позволяла ему заниматься на работе чем угодно, вплоть до сочинительства романов.

Чтобы иметь более полное представление о результатах своих упражнений, Анабеев проделывал их в туалете перед зеркалом. Сколько справедливых упреков и железобетонных аргументов было выдвинуто им в свое оправдание. Что там шлюха и пропойца Люська? Ими можно было бы задавить даже непорочно оплодотворенную пресвятую деву Марию. Но декорации сменились, и это обстоятельство перепутало Анабееву все карты. Он набычился, сложил руки на груди и произнес совершенно бессмысленную фразу:

– Живешь, значит?