Колдовской квест
Шрифт:
– Ты, солдат, уж не споришь ли со мной? Знаешь ли ты, что отрицание ворожбы суть ересь? В защитники ведьм решил податься? – гнусавый голос теперь звучал зловещим шипением. – А может, начитался отвратных книжонок отца-иезуита фон Лангенфельда – и как только папа римский не отлучит сего безбожника от церкви? – который имеет наглость писать, что мы сами всех ведьм придумали?
– Никак нет, пане ксендзе! – в хриплом голосе слышался откровенный ужас. – Да как бы я осмелился… Да я и читать-то не умею вовсе… Да чтоб я супротив пана ксендза и судей духовных, что есть единственная наша защита супротив колдовства…
– Гляди, солдат! Отцы-дознаватели все слышат и ничего не забывают, каждому – каждое его слово в свой срок припомнят, – гнусавый сделал долгую паузу.
Ирка даже сквозь прутья корзины чувствовала, как истекает ледяным, обреченным ужасом несчастный обладатель хриплого голоса.
– Ладно уж… – гнусавый слегка смягчился. – Вытряхивайте ужасное чудовище.
Корзина резко перевернулась – куда там самым крутым аттракционам, – и ужасное чудовище Ирка с протестующим воплем грудью вывалилась на затоптанный каменный пол. Отчаянно завозилась на покрывающей его темной корке застарелой грязи, попыталась опереться ладонями – скрученные за спиной руки только дернулись.
– Что спишь на ходу – подымай ее! – скомандовал хриплый – теперь в нем звучали начальственные нотки.
– Я не сплю! – сквозь явственный зевок возразил третий, молодой и тоже вроде бы знакомый голос.
Ирку больно ухватили за стягивающую запястья веревку и вздернули на ноги. Она очутилась лицом к лицу с обладателями голосов.
Ну, и ничего, в общем-то, удивительного. По крайней мере теперь Ирка точно знала, что перенеслась в третий тур. Перед ней, обряженные в обтрепанные камзолы городской стражи, стояли скарбник Витек, тот самый, что все надеялся перебить заговор Бабы-яги, и младший, так и оставшийся для Ирки безымянным, инклюзник. Косясь на стоящего позади него человечка, инклюзник боролся с отчаянной зевотой.
А это, надо полагать, местный. Абориген. За спинами стражников Ирка разглядела маленького пузана в темной монашеской рясе, пахнущей луком и сладковатой гарью жженого мяса. Собаки, наверное, его любят, а вот люди… Откинутый капюшон позволял разглядеть оттопыренные, как ручки кувшина, уши, бульдожьи щеки и выложенный поверх рясы тройной подбородок. На голове коротышки красовался аккуратно выбритый круг, окруженный венчиком пегих, давно, а то и никогда не мытых волос. Кажется, такой оригинальный причесон назывался тонзурой.
Пузан встретился с Иркой глазами и в ту же секунду прикрыл лицо растопыренной пятерней.
– Не так, олухи! – отгораживаясь от Иркиного взгляда, с досадой бросил он тем самым противным гнусавым голосом. – Спиной ее разверните, спиной!
Грубые руки конвоиров, будто куклу, повернули Ирку спиной. В неверном свете факелов девочка увидела перед собой низкую дверь. Железная створка приоткрыта, за ней промелькнул край грубо срубленного деревянного стола.
– Идиоты! – гнусавый уже стонал. – Не ко мне спиной, к допросной камере спиной!
Ирку снова крутанули, и она опять очутилась лицом к лицу со взбешенным пузаном. Его бульдожьи щеки налились кровью.
– Что стали? Заводите мерзкую. Так спиной вперед в камеру и заводите, нечего ей на судей пялиться! Да погодите же вы! Мне-то дайте внутрь войти! Боже святый крепкий, и послал же дураков!
Пузан шмыгнул Ирке за спину, она услышала, как торопливо застучали по каменному полу его башмаки. Конвоиры подхватили ее под связанные руки и спиной почти зашвырнули в приоткрытую дверь. Ирка с трудом удержалась на ногах. Железная дверь с лязгом захлопнулась.
– А ты, пан ксендз, тоже, гляжу, колдовских обрядов не чуждаешься? Ведьму задом наперед водишь… – протянул у нее за спиной новый, насмешливый мужской голос.
– Ну вы и скажете тоже, пан хорунжий [21] , – недовольно откликнулся гнусавый ксендз. – Сравнили мерзкое колдование дщерей нечистого с приемами отцов-дознавателей! В сочинении «Молот ведьм» достопочтенных отцов-доминиканцев Шпренгера и Инститориса судьям настоятельно рекомендуется, свершая дознание над ведьмой, носить на шее соль, веточку вербы, а также воск и вводить обвиняемую в камеру лицом назад, спиной к судьям. Поскольку известны случаи, когда ведьма взглядом своим околдовывала судей так, что сердца их теряли суровость по отношению к обвиняемым, и последние вследствие того бывали выпускаемы на свободу.
21
С XIV века в Польше и соседних с ней странах «хорунжием полка» назывался офицер, руководивший ополчением одного повета, которое называлось хоругвью (ополчение каждого повета было отдельной боевой единицей и поэтому имело свое знамя – хоругвь).
– Так, может, просто невиновны были? – предположил насмешливый голос.
– Да что ж вы снова такое говорите, пан хорунжий?! – слышно было, как ксендз всплеснул руками. – В колдовстве обвинены, да вдруг невиновны? Доносы на них писаны, арестование произведено, судьи, люди влиятельные да благочестивые, собрались – а они вдруг и невиновны?
– Пан хорунжий человек военный, от многотрудного дела изобличения ведовства пока далекий, – вмешался третий, мягкий, будто струящийся шелк, голос.
Ирка вздрогнула. До этого момента она была совершенно убеждена, что в камере кроме нее всего два человека – гнусавый ксендз и насмешливый хорунжий. А сейчас она слышала третьего – слышала, но… не чувствовала. Ни движения, ни мельчайшего шевеления воздуха. Будто и нет его там, за спиной. Один лишь голос.
– Зато ваша судейская слава, отец Герман, летит впереди вас! – льстиво перебил говорящего ксендз. – Знаем, знаем – от вас еще ни одна подлая ворожея живой не уходила.
Ирка вдруг почувствовала, какой ледяной и промозглый в камере воздух.
– Поистине великое счастье, что в трудный для нас час столь выдающийся изобличитель ведьм остановился в нашем Каменец-Подольском на своем пути из германских княжеств.
– Благодарю вас, мой красноречивый собрат, – в шелковом голосе проскользнула едва заметная насмешка. – Но, быть может, приступим к разбирательству? Обвиняемая ждет…
– Не думаю я, чтоб обвиняемая сильно торопилась, – проворчал хорунжий. – Ну уж коль собрались… Эй, слышь, ты, обвиняемая, иди ближе, не через всю камеру же орать!