Колдовской мир-4. На крыльях магии

Нортон Андрэ

Дженис и Ярет склонились к Смельчаку. Эйран вскоре вернулась с горстью мха и крапивы. Они почти бесполезны для лечения, но прокипяченные листья крапивы останавливают кровотечение. Эйран надеялась найти хоть кустик паслена, но вместо этого отыскала бузину, коровяк, шалфей и первоцвет. Если бы ей нужно было изготовить крем для кожи, все это подошло бы. Но настоящих лекарственных трав не было. Она могла только извлечь уродливую стрелу из груди Смельчака и приложить прокипяченную крапиву к ране, сделав повязку из мха. Оставалось только надеяться.

Девочки-волшебницы стояли поблизости и наблюдали большими, полными любопытства глазами. Эйран велела им разжечь костер, а Дженис — подогреть немного воды. Потом занялась соколом.

Каким-то чудом Смельчак еще жил, хотя был очень вялым и тяжелым, а дышал с трудом.

— Не знаю, сумею ли я ему помочь, — сомневаясь сказала Эйран Ярету.

— Сделай, что сможешь.

Как можно осторожнее Эйран взялась за конец стрелы и потянула. Смельчак настолько ослабел, что даже не шевельнулся. Это к лучшему: если бы он сопротивлялся, Эйран могла причинить птице еще большую боль. Она постепенно вытаскивала стрелу из тела сокола, вытирая кровь пучком увлажненного мха.

— Живи, — шептала она. Вытянув стрелу, Эйран начала массировать крылья и лапы птицы, испытывала когти на сопротивление. — Живи! Дженис, быстрее крапиву.

Смельчак напрягся, и сердце Эйран дрогнуло. На мгновение она решила, что теперь, когда стрела извлечена, птице станет легче. Она взглянула на Ярета и увидела, что тот готов улыбнуться. Но продолжал смотреть на Смельчака все более недоумевающим взглядом.

Смельчак дернулся на руках Эйран. Когда она снова посмотрела на него, у нее перехватило дыхание. Голова птицы повисла, и из клюва выступила красная капля. Сокол глубоко вздохнул, вздрогнул и обвис.

— О нет, — простонала она. — Нет.

Ее слова заглушил болезненный крик Ярета, а вслед за ним такой же горестный вопль Мыши.

Глава двенадцатая

1

Камень на груди Мыши горел. Она коснулась его и впервые в жизни смогла услышать папу так же ясно, как всегда слышала маму. Но, к своему удивлению, обнаружила, что не просто слышит. Все глубже, гораздо глубже того, что Звезда называла прикосновением мысли. Мышь поняла, что слилась с папой, стала с ним одним целым. Она больше не Мышь, а он не папа. Они — это Ярет. Фальконер Ярет. Сознание девочки заполнили картины его жизни, и каждое мгновение было таким ярким и отчетливым, как будто она прожила его сама.

Вместе с ним она вспоминала его детство с суровой и сильной матерью, женщины фальконеров, которая не притрагивалась к сыну без необходимости и никогда — с любовью, потому что так положено. Вспомнила, как он стремился в Гнездо, которого никогда не видел и не знал, хотел занять в нем свое место и стать одним из многих. Вместе с ним служила она моряком на салкарском корабле, с ним ее начинало тошнить при малейшей качке. Она ощутила дрожь восторга, которую он испытал, впервые увидев маму — Эйран — во время своего возвращения с места, где располагалось Гнездо. Она знала его мечты о восстановлении Гнезда. Вместе с ним спорила с Эйран и постепенно научилась уважать ее за то, что она никогда не отказывалась от того, что считала правильным, даже в самых трудных обстоятельствах. Вместе с ним сражалась с хищниками в горах, уходила из опустошенных гор. Странствовала с ним Эйран и в поисках постоянного дома для них обоих, осторожно дотрагивалась до живота Эйран, в котором находилось то, что однажды станет Мышью. Она через его глаза смотрела на собственное младенческое лицо, когда он в первый раз взял ее на руки и положил в колыбель, сделанную собственными руками. Вместе с ним смотрела на первые шаги дочери, видела, как она самостоятельно съела первую ложку каши. С ним сажала девочку на седло и слушала ее лепет, прочно держала, пока она восторженно пищала и скакала к его любимым горам.

Сокол, конь и горы — вот что фальконеру позволялось любить открыто и без стыда. К своему смущению и иногда стыду, Ярет допустил в свою жизнь большее. Мышь знала,

какой гнев он испытал, когда понял, что его ребенка захватили эсткарпские ведьмы, чувствовала его отчаяние и благодарность Эйран за то, что жена сумела последовать за ним, хотя он запретил ей это, и его радость, когда он отыскал дочь.

Эйран для него все. Она то, что он потерял, то, чего никогда не имел, и то, что всегда искал. И от их любви родилась Мышь, в жизнь фальконера вошли двое, но его чувства к Эйран не изменились. Без дочери и жены Ярет стал бы таким одиноким, каким никогда в жизни не был.

И, зная то, что познал он, чувствуя то же, что и он, она купалась в тепле его любви к ней, к Эйран, к Смельчаку. Она поняла наконец, почему он так редко говорит о своих чувствах, почему фальконеры вообще не говорят о своих чувствах, как они настраивают себя против красоты и любви, чтобы их ошибочно не сочли слабыми. Но Мышь знала, что он не слаб, хотя даже сам фальконер Ярет в глубине души в этом иногда сомневался. Любовь, которой он стыдится, но которую позволил себе испытать, сделала его мужчиной в гораздо большей степени, чем остальные его братья, чем Велдин…

Сокол вздохнул в последний раз, и в то же мгновение острая боль пронзила девочку через мужчину, в чьем сознании она сейчас обитала. И так полно слилась она с Яретом, так захватило ее это новое ощущение, что боль грозила поглотить ее полностью. Как будто кто-то взял ализонский меч, который висит на боку Ярета, и пронзил фальконера. И поскольку она была рядом — не только в пространстве, — это лезвие пронзило и ее. Мышь не сдержала крик, погружаясь в приветственную тьму. Что-то, какая-то крылатая тень погружалась вместе с нею. Смельчак! Он подлетел к ней ближе. Она знала, что летит с ним, и была рада его присутствию в этом путешествии. Путешествие — может ли оно быть смертью? Если так, то смерть совсем не такая, как она всегда считала. В этой темноте нет ничего страшного, тем более что с ней Смельчак. Все так тихо. И приятно…

— Вернись, Мышь! — призывали девочки-волшебницы. Слова прозвучали в ее сознании, пробились сквозь темный туман, в который она падала. — Вернись! — А Звезда добавила: — Это не смерть, еще нет. Ты не умрешь, если сейчас вернешься. Ты нужна нам! Ты нам всем нужна! Помни, только у тебя оживает камень!

Они правы.

«Прощай, Смельчак», — проговорила она. Дух сокола на мгновение повис, потом полетел дальше.

Теперь ее охватила паника. Крепко держась за камень, опираясь на помощь девочек, Мышь попыталась вырваться из папиного сознания. У нее перехватило дыхание. Она поняла, что едва не погибла. Этот камень опасен, если не умеешь им пользоваться и слишком глубоко погружаешься в сознание другого человека. Она ведь пока не умеет управлять им. Папа лежал рядом на земле, закрыв рукой глаза.

— О нет, — плакала мама. — Нет! — Она положила тело Смельчака, повернулась к Ярету и обняла мужа.

Мышь замигала, постепенно приходя в себя. Трудно, почти так, словно рождаешься заново. Трудно снова стать самостоятельной личностью, после того как была одним целым с папой. Она всегда знала, что папа любит Смельчака, но насколько сильно любит, поняла только сейчас. И Смельчак тоже любил папу. Иногда, когда они негромко разговаривали по-соколиному, странные звуки заполняли воздух. Уставая, она всегда слышала эти полные любви ноты соколиной песни. Как чувства папы и мамы друг к другу, но по-другому. Что-то очень простое и прямое, так что бы могла понять птица. У папы с мамой все гораздо сложнее. Когда они бывали вместе, она слышала мягкое нежное пение, которое сливалось, таяло и плавало вокруг них, окутывало их словно сияющим поющим ореолом, и Мышь чувствовала, что там внутри безопасно и уютно, как на небе. Она иногда думала, может ли мама слышать это тоже, потом решила, что маме и не нужно. Достаточно, что она живет в этом ореоле уютной любовной песни.