Колдовской замок. Часть VII. Исход
Шрифт:
Хоть Барбарус не подал вида, он был крайне изумлён девственностью своей подруги, в которой справедливо подозревал скрытые таланты неистовой вакханки. Познав за свою жизнь множество женщин, он не привык к девственницам, встречал их крайне редко, и чаще всего, узнав такую интимную подробность заранее, прекращал ухаживание, чтобы не осложнять жизнь той, с кем не собирался оставаться навсегда.
Предрассудков общества, служака, привыкший к компании маркитанток и трактирных девиц, не разделял, справедливо считая, что достоинство женщины заключается в чём-то большем, чем сопротивление собственной природе до произнесения каких-то слов и производства каких-то записей.
Теперь в его объятиях лежала та, к которой он испытывал чувства ранее неведомые. Фоллиана притягивала его к себе, заслоняла собой весь мир. Она доверила ему драгоценность первой любви, доверила сознательно, ведь она была кем угодно, только не наивной девочкой, не ведающей, что творит.
Когда их страсть утихла, он признался ей в своём удивлении и спросил, не жалеет ли она о том, что они сделали? И получил неожиданный ответ:
– Я жалею лишь о том, – прошептала ему на ухо возлюбленная, прижавшись к своему любовнику всем телом, что медлила столько времени! Ведь я хотела тебя уже тогда, когда ты поймал меня при падении со стремянки.
Конечно, в этом была своего рода бравада. Их роман и так развивался быстро и бурно, даже быстрее, чем это случалось с ним обычно. Но в том-то и дело, что это был совсем не обычный случай.
Теперь они почти не расставались. Даже появление в Архиве Конгресса, вернувшегося откуда-то отца Фоллианы, не помешало их встречам. Помешало другое.
Как-то раз, отлучившись ненадолго в свою межпространственную квартиру, Барбарус узнал, что в Архиве Конгресса снова появились читатели. Сначала он не придал этому большого значения – читатели бывали здесь и раньше, причём в иные дни их доходило до десятка, что впрочем, не было обременительно для Фоллианы и не мешало влюблённым. Но если раньше это были полудикие вузовские профессора, решившие от бескормицы заменить пищу телесную пищей духовной, а также некоторое количество «извращенцев», не желающих быть «как все» и поддерживать прогрессивную линию правительства по уничтожению вредных излишних знаний и образования, то теперь сюда явились совершенно неожиданные люди.
Барбарус едва успел отступить за колонну, чтобы не столкнуться с теми, кто был вправе при встрече с ним схватиться за оружие. Банда Фигольчика/Драговски, неожиданно потянувшаяся к сокровищам, спрятанным за тиснёными обложками, проследовала в читальный зал в двух шагах от прикрывшегося теневой сетью капитана. Это укрытие позволяло ему становиться почти невидимым для глаз обычного человека. Но те, кто пришёл сегодня в Архив не были обычными людьми.
Барбарус увидел, как Драговски помедлил на долю секунды и уже начал поворачивать голову в его направлении, но тут к нему обратился третий из их компании, кого Барбарус поначалу принял за Быковича. Но это был не Быкович. Человек этот был такого же плотного сложения, но намного ниже ростом и старше годами, что чувствовалось в его походке. Когда же капитан взглянул в его лицо, то рот открыл от изумления. Перед ним предстал ни кто иной, как падре Микаэль, явно пришедший в себя и уже совершенно не похожий на бомжа Мика!
Это было проблемой. Дело даже не в том, что всем присутствующим и даже отсутствующему Быковичу было, за что ненавидеть капитана Барбаруса, а в том, что для них для всех, в том числе и для падре Микаэля, его теневая сеть была, всё равно, что прозрачное стекло! А потому, взгляни любой из них прямо туда, где стоял их вчерашний враг, драки, было бы не избежать.
Продолжать вражду с этими господами у Барбаруса не было ни причины, ни желания. Но идти на мировую он тоже не хотел. Ему бы просто не поверили! Драговски имел полное право жаждать крови того, кто дважды стрелял в его девушку. Его даже сам Барбарус не мог за это упрекнуть, ведь он тоже не помиловал бы того, кто причинил вред Фоллиане.
Посовещавшись с возлюбленной, он тогда решил не появляться в Архиве днём, тем более что её отец, прознавший про их связь, поднял грозный рык и изъявлял желание сделать с влюблёнными что-то нехорошее. Барбарус вовсе не боялся ни загадочного Библиотекаря, ни банду Фигольчика/Драговски, но он не хотел, чтобы от их конфликта пострадала Фоллиана. Правда, Драгис и Фигольчик не часто появлялись в читальном зале Архива, где падре Микаэль принялся за серьёзные поиски, но даже ему попадаться на глаза капитан не хотел.
И тогда они с Фоллианой придумали способ, с помощью которого его, Барбаруса, можно было вызвать, откуда угодно. Это была техника призыва, смахивающая на ведьмовской ритуал. В этом действе было своё особое очарование. Теперь Фоллиана встречала его каждый раз обнажённая, с распущенными волосами, стоя в центре пентаграммы среди магических свечей. Ни дать, ни взять – колдунья, призывающая дьявола! Они оба откровенно смеялись над этим сравнением, тем более что внешне Барбарус походил на чёрта более чем кто-либо другой. По этому поводу они оба не раз шутили, но сначала Фоллиана удивила его тем, что не испугалась ни рогов, ни копыт, а нашла их очаровательными!
– Просто я знаю, как выглядят настоящие черти, – сказала она. – И могу с уверенностью сказать, что у них нет ничего подобного.
– Как же они выглядят? – поинтересовался Барбарус, который никогда чертей не видел.
– Точно так же как ангелы Света, – ответила Фоллиана. – Только они тёмные. Не внешне. Сверкать и сиять они могут не хуже, но темнота у них внутри. Это не видится глазом, а скорее чувствуется.
Капитан не стал уточнять, откуда у его возлюбленной такие познания. Скорее всего, из книг, но может не только из одних книг. Захочет – сама расскажет, а пока он просто поверил её словам, не требуя никаких доказательств. Ведь это высшее наслаждение, верить тому, кого любишь! Если человек принимает на веру такие слова, как – «Я люблю тебя!», то разве может он сомневаться в других утверждениях того, кому поверил в столь важном деле?
Итак, их свидания продолжались теперь по ночам, и начинались они, конечно же, с любви, так-как сам ритуал призыва заводил обоих. Иногда это продолжалось всю ночь, и не было конца их ласкам, так-как оба были молоды и чрезвычайно сильны. Времени больше ни на что не хватало, но они не жалели об этом, справедливо считая, что любовь это главное счастье, которое им дано, и грех отменять или откладывать её ради чего-то другого. Всё шло своим чередом, и они с Фоллианой уже мечтали о том, как заведут собственную библиотеку, (иного места обитания девушка не представляла), когда случилось происшествие, перевернувшее всё с ног на голову.
Однажды Барбарус услышал слова призыва, прозвучавшие в его ушах сладчайшей музыкой. Наскоро одевшись и прицепив к перевязи добрый клинок, он радостно отправился в путь, размышляя лишь об одном – что его ненаглядная, воистину, неутомима, как любовница. Она сама признавалась, что от недосыпания может быть рассеянной весь день, но всё равно с нетерпением ждёт встречи и мечтает о новом свидании.
Межмировой туман, что на самом деле твёрже базальта, понемногу рассеивался, и Барбарус уже видел фигуру Фоллианы, протягивающей к нему руки, как вдруг девушка сделала какое-то резкое движение, в глазах капитана что-то полыхнуло, как от взрыва бочонка с порохом, потом был удар…