Колдун 2
Шрифт:
— Не надо… комнату… — пропыхтел «пиджак». — Живи. Только завтра выйди, не то меня цеховики порвут…
— Да выйду я, выйду, — отмахнулся от него Петр, снова хватая Мишку под руку мертвой хваткой и устремляясь вперед, — тока отвали!
Ошалевший «пиджак», явно не привыкший, чтобы с ним так разговаривали, открыв рот, посмотрел им вслед и, вздохнув, оглянулся на толпу возле проходной. Судя по всему, там про него явно забыли. Посмотрев на начинавших потихоньку разбредаться рабочих, он махнул рукой и поплелся в сторону трамвайной остановки.
До общаги добрались неожиданно быстро.
— К тебе или ко мне? — вопросительно взглянул Петр на юнца, заронившего в его сердце
— Как хочешь, — пожал плечами Мишка. — Мне все равно. Пошли ко мне.
Коротко кивнув, Петр подтолкнул парня вперед, чтобы показывал дорогу. Едва за ними хлопнула входная дверь секции, отсекая шум с улицы, как сверху стала слышна непонятная возня, глухие удары и женские взвизги, перемешанные с женскими же голосами.
— Что это? — приостановился Петр, взявшись за перила и прислушиваясь.
— Да что ж такое-то! — тоже прислушавшись, Мишка рванул вверх по лестнице.
Повозившись ключом в замочной скважине, он рванул входную дверь на себя и уставился на происходящее. Подоспевший Петр, чуть отодвинув Мишку в сторону, слегка присвистнул.
— И часто у вас тут бои без правил устраивают? — улыбаясь во все тридцать два зуба, прохрипел он.
Мишка в ответ только вздохнул и, обойдя по стеночке двух упоенно мутузивших друг друга девок, тяжело пыхтевших, старательно и, надо сказать, не без успеха (судя по валявшимся вокруг них целым прядям) выдиравших друг у друга патлы, подошел к стоявшим со сложенными на груди руками и скучающими выражениями на лицах Вере и Зинаиде. Другие соседи, улыбаясь и похихикивая, выглядывали из дверей.
— Вер, а чего это? — кивнул он на девок.
— О, женишок явился, — усмехнулась женщина. — Ну любуйся. Тебя делят, — вздохнув, она снова перевела взгляд на сцепившихся «невест».
— Вер, может, разнимем уже этих драных кошек? — повернула к ней голову Зина. — Хватит с них уже.
— Много чести! — отозвалась Вера и, нагнувшись, взяла стоявшее между ними ведро.
Мишка и глазом моргнуть не успел, как Вера окатила водой несчастных девок. От неожиданности те взвизгнули, дернулись, выпустили волосы соперницы и, поскользнувшись на мокром полу, грохнулись друг на друга.
Из приоткрытых дверей раздался сдавленный хохот, по лицам женщин скользнули кривые улыбки. Девицы попытались что-то вякнуть, но Вера моментально закрыла им рот:
— Замолчали обе, позорище! Развели тут… Заняться нечем? Вот вам занятие — убрать всю воду, коридор вымыть, чтоб блестел, как у кота яйца. Да, и кухню с ванной и туалетом тоже прихватите. И будете драить их всю неделю, чтоб дурь из голов повыветрилась маленько. И не дай Бог я найду хоть пятнышко! Невесты, мать вашу… — презрительно выдала Вера и, толкнув ногой ведро в сторону мокрых девок, засунула руки в карманы и, развернувшись, направилась в сторону кухни. Зина, ухмыльнувшись и повторив ее жест, столь же неспешно поплыла следом.
Посмотрев вослед грозным теткам совершенно офигевшим взглядом, «жених» перевел его на встававших и всхлипывавших «мокрых кошек». Вздохнув, он грустно усмехнулся и, взъерошив себе волосы, вернулся к широко улыбавшемуся возле дверей Петру.
— Хорош лыбиться… — проворчал он. — Пошли в комнату.
— Ну пошли… жених, — хмыкнул Петр, растянув в широкой улыбке губы и осторожно, стараясь как можно меньше наступать в разлитую воду, шагнул за Мишкой.
Разложив карту на столе и ухватив за руку Петра, Мишка попытался определить, куда его тянет. Он долго крутился вокруг стола, то выпуская руку мужчины, то снова в нее вцепляясь. Наконец, образ мальчонки настолько закрепился у него в голове, что надобность прикасаться к Петру отпала совершенно, и тот, усевшись на кровать,
— Бубен тоже притащить? — хмуро поинтересовался он спустя час Мишкиных метаний.
— Чего? — поднял на него потемневший рассеянный взгляд парень. — Какой бубен? — непонимающе нахмурился он.
— Круглый, — хмыкнул Петр. — Что ты возле той карты пляски устроил? Тока бубна и не хватает… — пробурчал он.
— Да я понять пытаюсь, куда меня тянет… — задумчиво проговорил Мишка, не обращая внимания на шпильку мужчины. — Я ж не делал так никогда… Костик в той стороне, — махнул он рукой, указывая направление. — А вот как это к карте привязать и понять, где он именно… — парень задумчиво почесал затылок и снова уткнулся в карту.
Петр, поднявшись, тоже склонился над столом.
— Куда, говоришь, тянет? — переспросил он.
Мишка снова вытянул руку в нужном направлении.
— А ну закрой глаза, — прищурился мужчина.
Дождавшись, пока ничего не понимавший парень зажмурит глаза, он покрутил его и остановил спиной к столу.
— Глаза не открывай, — мрачно предупредил он. — Где, говоришь, Костик?
Мишка, вздохнув, указал то же направление.
— Не врешь, значит… — задумчиво потер лоб Петр.
— Ты охренел? — Мишкины брови от удивления взлетели вверх. — Я тут с тобой что, в бирюльки играю? — обиделся он.
— Не понимаю я, — проворчал мужчина. — И не верю… А хочется. Потом дуться будешь, давай вместе подумаем. Значит, там Костик, говоришь?
Мишка мрачно кивнул.
Спустя еще полчаса мужчины вместе пришли к мнению, что мальчик находится где-то в районе Белоруссии или Польши.
— Там концлагеря были… И много, — тихо проговорил Мишка. — Один мы освобождали… — передернулся он от воспоминаний.
— Ты думаешь… — так и не закончил фразу Петр. — Хотя…
— Мне кажется, да. А как иначе он мог оказаться в той стороне? Родственников же там нет, друзей, к кому жена могла поехать? — задумчиво сдвинув брови, рассуждал парень. — Значит, остается плен…
— Тот лагерь, что вы освобождали… Куда потом людей дели? — скрипнув зубами, прохрипел Петр.
— Не знаю, — покачал головой парень. — Мы их в бараках так и оставили, ими медики занялись. Нам товарищ полковник строго-настрого запретил людей кормить. Даже крошку хлеба дать нельзя было — умрут, — вспоминал Мишка. — Это страшно было, Петь… Очень страшно. Нас карманы выворачивать заставляли, чтобы ничего не взяли с собой, даже детям. А они голодные все, избитые, измученные. Я сахар пронес… Раскрошил и в пилотку спрятал. Девочка там одна была. Лет семь, наверное. Может, конечно, и больше, не знаю… Глаза у нее были такие… как звездочки. Карие. Но не темные, привычные, а светлые-светлые, черным ободком обведенные. Я таких глаз не видел никогда. Сама худющая как скелет, щеки ввалились, волосы грязные, в струпьях все, живот вздувшийся выпирает… А глаза чистые-чистые, лучистые такие, сверкают, искрятся… Вот я ей сахару и принес. Она и съела-то его два кусочка махоньких, а как ее рвать начало… Я это навсегда запомнил, и больше ничего с собой не брал… — Мишка замолчал, задумчиво разглядывая свои крепко стиснутые руки. Словно вспомнив, о чем его спрашивал мужчина, продолжил: — А куда их дели, не знаю. Нас оттуда через три дня перебросили — у людей нервы сдавать начали. Невозможно на это смотреть. Мы сами есть перестали — кусок в горло не лез. Потому там и не держали дивизии подолгу — три дня, неделя максимум — и менялись. Но, думаю, детей по приютам раскидали потом. Сперва-то в госпитали, наверное, а потом по приютам… Не знаю.