Колдун на завтрак
Шрифт:
А я ж, как вы помните, без оружия пошёл, с одной нагайкой за голенищем. Так что, едва вышел за ворота, сразу давай бог ноги, только они меня и видели! Отдышался уже у самого нашего забора, попробовал пощупать затылок, обнаружил там солидную шишку величиной в пол куриного яйца. Надо срочно в рукопашники податься и в одиночку больше по сельским улочкам не ходить, только со своими, и не менее как впятером…
А уже у ворот столкнулся нос к носу с выходящим на улицу доктором. Фёдор Наумович был привычно навеселе, хотя и несколько задумчив, словно что-то его тревожило.
— А-а,
— Что? — с надеждой вскинулся я.
— У вас рубль есть? Взаймы-с, верну на неделе, честное благородное!
— Нет у меня денег…
— Жаль, жаль, ну тогда я пошёл-с. — Он попытался меня обойти, но не тут-то было, мои пальцы сжали его рукав стальной хваткой. Когда надо, я и коня на скаку присесть заставлю, а не то что щуплого полкового лекаря…
— Что с моим денщиком?
— Болен.
— Знаю, помню, в курсе, не забыл. — Незнакомое львиное рычание начало клокотать у меня в горле. — Что с ним, уже не спрашиваю, но чем лечить и как спасти от рецидива, вы мне посоветовать можете? То есть лучше бы вы посоветовали, ей-богу…
— Тогда повторюсь, готовьтесь к худшему-с. — Ни капли не испугавшись моих бешеных глаз, лекарь, эта клистирная душа, поправил пенсне, дохнул на меня утренним перегаром и деловито продолжил: — Температура упала, и я бы рекомендовал в ночь-с растереть ему спину водкой. Синяки-с не уходят, но всё шире разрастаются, набирая силу и цвет-с. Сам синяк твёрдый, даже иглой не протыкается, что противоестественно-с и с медицинской точки зрения необъяснимо. Ваш Прохор ничего-с не ест, это очень плохо. Уговаривайте, кормите силой. И побольше горячего-с питья! Никаких лишних движений, постельный режим-с. А его земляков из Новочеркасска гнать в шею! Обоих-с! Как вы, вообще, их допустили-с к уходу за больным: руки грязные, ногти годами не стрижены, одеты-с в тряпьё вонючее да ещё, возможно, вшивое — антисанитария ужасающая! Я их в баню под конвоем отправил!
— Э-э… куда?!
— Мыться! — безапелляционно отрубил Фёдор Наумович, вырываясь и уходя по своим делам. — И если ещё раз увижу-с таких свинтусов в расположении полка, доложу генералу, чтоб непременно выпорол-с! Надо же так себя запустить?! Это же просто упыри-с какие-то…
Я молча уступил дорогу нашему медицинскому светилу. Так, значит, мало того что Прохор всё ещё болен, в моё отсутствие ещё и Моню со Шлёмой в баню отправили, под конвоем, замыться насмерть?! А у меня всегда было стойкое ощущение, что от мыла душистого нечисть просто дохнет. Вот оно мне упёрлось — выносить свежевымытые трупы, выкапывать ямку за огородами, хоронить без почестей…
Собственно, и далеко-то с нашего двора идти не надо: за конюшней маленький сарайчик с печкой и вмурованным в старые кирпичи чугунным котлом. Грей воду, скребись мочалкой, хлещись вениками, не бог весть как, но отмоешься. Для русского человека добрая баня не только залог чистоты и здоровья тела, но нечто более сакральное. Это как бы ритуальное омовение души, бросание себя то в жар, то в холод, проверка на сердца прочность, укрепление духа и дарование свежего взгляда на реальности окружающего мироздания. Не только в бытовом, но, пожалуй, и в надзвёздном, кармическом смысле…
И вот из дверей этой, с позволения сказать, всеочищающей баньки, крепко держась за руки и почти не касаясь ногами грешной земли, выпорхнули мне навстречу два чистых ангела в длинных белых рубахах. Я не сразу их узнал. Да что я, вымытых Моню и Шлёму вообще никому узнать было невозможно.
— Прости нас, хорунжий, помираем мы… — напряжённо светлея лицами, доложились оба. — Твой врач-вредитель знал, как нашего брата добить. Силком в баню отправил, в горячей воде прополоскал, чистую одежду подсунул, ногти топором обрубил, и на ногах тоже-э…
— Ну и с чего помирать-то? — сделав невинные глаза, спросил я. — Гляньте на себя в зеркало, хоть на людей похожи стали. Радоваться надо, может, у вас жизнь только начинается!
— Ты чё, ещё и издеваешься? — со стоном взвыл Шлёма. — Нам среди людей жить невмоготу, еда сама по улицам бегает, свежей кровью манит, аж скулы сводит…
— А в Оборотный город тоже нельзя, — скорбно подтвердил Моня. — Нас там за такое банное мытьё с полной гигиеной свои же в единый миг убьют как изменников. И правильно сделают, кстати!
— Ну-у… найдите лужу, да и запачкайтесь снова, делов-то?
— Снова?! Да ты видел, какие мы грязнющие были? У нас же, поди, не простая грязь, а вековая! Не один год стараниями бдительно культивированная и взлелеянная! Таковую с наскоку в мутной луже не обретёшь. И вообще, шоб ты знал…
Шлёма осёкся. Заглянув в ворота, к нам заспешила босоногая кроха лет шести, с тощей косичкой, в синем сарафане, прижимая к животику крынку молока. Глянула на меня, но обратилась к упырям:
— Мама велела вам молока дать. А ей Наумыч так велел. И вам велел пить. Нате!
Шлёма присел на корточки, вытер набежавшую слезинку, забрал крынку и осторожно погладил малышку по русой головке. Девчонка смешливо фыркнула, тряхнула косой и гордо упрыгала назад с чувством выполненного долга.
— Может, отравлено хоть? — безнадёжно вздохнул Моня.
Я отрицательно покачал головой:
— Вряд ли. Лекарь у нас человек пьющий, но хороший, о больных заботится, как о своих детях. Так что пейте, хуже не будет.
— Хуже некуда, — фатально переглянулись кровососы и при мне честно распили крынку парного молока в две хари.
Я же направился к зашевелившемуся под тулупом Прохору:
— Как ты?
— Синяки да боли, да в колене колет, ещё жар да простуда, а так живой покуда, — неторопливо пробормотал старый казак. — После напитка горячего от Катеньки твоей в груди дыханию вроде и полегче стало. Однако ж с ногою — дело плохое, разве для интересу отрубить её к бесу?
— Раз уже рифмуешь, значит, поднимешься, — с полной уверенностью улыбнулся я. — На вот, на шею надень, батюшка образок святого Варфоломея из церкви передал.