Колдунья
Шрифт:
— Белена…
И я дала ее просто так. Я ничего не попросила взамен.
— Гормхул, — сказала я, — если тебе когда-нибудь понадобится еда…
Но она покачала головой. Она улыбнулась, потому что сжимала теперь белену в руке. Кожа у нее была тонкой, как крыло мотылька. Гормхул сказала:
— Ты как жена. Жена! Жена!
И побрела по камням, бормоча себе под нос, как будто полностью утратила разум:
— А я не жена.
Но тогда приходила не только она.
Птицы пели и пели. Они устраивались на ореховом дереве и заводили свои трели или чистили перышки в тающем снеге, и, стирая однажды вечером плащ
И когда я отжимала его, то заметила, что птицы больше не пели.
Я подумала: «Гормхул вернулась». Но нет.
На северных склонах, где все еще лежал снег, я увидела оленя. Совсем неподвижный, он казался камнем. Но его рога были огромными и светлыми, и я заметила его следы, что спускались с вершин. Он стоял и смотрел. Я тоже.
— С тобой больше никого нет? — спросила я.
Судя по всему, он был один. Он тоже выглядел худым после зимы. Его мех был крапчатым, испещренным темными пятнами, которые появляются с возрастом или из-за истощения. Он услышал мой голос и прижал ухо. Я подумала: «Калон прекрасен», потому что никогда не видела живого оленя так близко, и он стоял передо мной — в густой шубе, а изо рта у него вырывались клубы пара и торчала трава. Шкура переливалась сотнями цветов, он смотрел на меня горячим взглядом, а его корона из рогов высоко вздымалась. На некоторое время в мире существовали только он, я и ручей.
Потом он прижал оба уха. Его грудь и передние ноги шевельнулись, и он аккуратно повернулся на снегу. Он поплыл вверх, прочь от меня, обратно в безопасные места, и я спросила:
— Куда ты? Почему уходишь?
Ведь я специально не двигалась и молчала.
— Он увидел меня, я думаю.
Я вздрогнула. Я не слышала, как кто-то прошел рядом по траве. Из-за шумящей воды и качающихся деревьев и из-за моих слов, обращенных к оленю, я не различила его шагов или как хлопает плед по его ногам. Я вернула равновесие, ухватившись за камень.
— Извини, — сказал он, подняв руку. — Я потревожил тебя?
Я покачала головой.
Он ждал. Ждал, пока я отряхивала юбки и переводила дух.
— Вот, — сказал он.
У него в руках была корзина, накрытая тряпкой, и когда я заглянула туда, то увидела мясо — темное и соленое.
— Оленина. У нас осталось больше, чем надо, с Хогманая.
Он улыбнулся, должно быть, выражению моего лица — там было очень много мяса.
— Но лучше мне не показывать этого твоему другу.
Я нахмурилась:
— Другу?
— Ему.
Он кивнул на оленя, который темным силуэтом застыл на фоне неба, все еще глядя на нас, одно ухо вперед, другое назад.
Аласдер Ог Макдоналд. Таково было его полное имя.
— Но у меня есть еще имена, — сказал он. — Красный — из-за волос, а также из-за одной битвы, когда я весь перемазался кровью убитого врага. Я отлично дерусь. Думаю, это у меня получается лучше всего. Внизу, в Арджилле, меня зовут Задира из-за стычки с Кэмпбеллами, которую я устроил, когда был мальчишкой. Мне сломали несколько ребер, но я им тоже переломал кости. Задира… Я всякого наслушался. Щенок. Второй.
Пока он говорил, я направилась к огню. Вечер подошел к середине, январский свет тихо
— Щенок?
— Мать говорит, что я лучше отзывался на свист, чем на свое имя, когда был маленьким. Говорит, что собака лучше знала гэлик.
Мне понравилось слушать его.
— Наш клан тоже много как называют. Маклейны или люди из Гленко, как правило, но если ты спросишь лоулендеров… — он состроил рожу, — то услышишь имена, в которых зазвучит ненависть. Папистское племя. Гэльское стадо…
Он вдавил пятку в землю.
— Я знаю, — сказала я.
— Наши имена?
— Знаю, какими могут быть имена. У меня их много. Прежде всего я Корраг. Но другими именами меня называли чаще, чем этим. Карга. Ведьма. Дьявольское отродье.
— Сассенах.
— Я не знаю, что это значит.
— Англичанка, — сказал он, улыбаясь, и поймал мой взгляд. — Это значит «англичанка». Ты разве не оттуда?
— Оттуда, — ответила я. — Я из Торнибёрнбэнка. Это деревня, где есть горбатый мостик и вишневое дерево. Рядом с ней была римская стена, а еще там дует такой ветер… Я родилась там. В очень морозную ночь.
В памяти всплыл тот мороз. И другие морозы.
— Но теперь ты здесь, — сказал он.
Я подогрела немного мяса в котелке и положила в него травы. У меня нашлась еще черствая лепешка, я достала ее, и нам пришлось вытаскивать еду из котелка руками.
Я сказала:
— У меня нет тарелок.
Но он не стал ни хмуриться, ни возражать.
— Как твой отец?
Аласдер ел. Он ел, как едят мужчины, — быстро, не поднимая глаз, он доставал мясо лепешкой. Я смотрела, как движутся его руки.
— Он в порядке. У него в голове бушует пламя, мне кажется, — но больше от Хогманая, чем от раны. Он все так же вспыльчив.
Я смотрела на огонь. Потом сказала осторожно:
— Про него ходит много всяких историй.
— О да. Много. Он, наверное, самый известный хайлендер со времен Бонни Данди. [21] Конечно, в основном из-за его роста и внешнего вида. Еще из-за того, каков он в бою. Ты видела старика в кресле с собакой у ног, но как-то в одной битве Маклейн в одиночку снял скальпы у дюжины человек — это правда. Так стремительно набросился на Глен-Лайон, что те, кто успел сбежать, бежали босиком. Некоторые сгорели в своих домах. Он сражался и с англичанами тоже.
21
Бонни Данди— Джон Грэм Клаверхауз, виконт Данди, первый лидер якобитского движения.
— С англичанами? Потому что они были англичанами?
— Потому что они продвигались на юг вместе с Кэмпбеллами. Люди из этого клана всегда нас ненавидели и считали врагами. Видели в нас беду.
— Потому что вы грабители?
— Это они так говорят. На самом деле все кланы воруют, понимаешь? Даже Кэмпбеллы. Но… — он пожевал мясо, — вообще-то, корни вражды лежат гораздо глубже. Они тянутся к Богу и политическим интригам. К тому, какой мы видим Шотландию и какое будущее прочим ей. Междоусобицы в этих местах не прекращаются уже очень давно.