Колёса
Шрифт:
Все замерли, кроме Святослава, продолжавшего скакать козлом и размахивать винтовкой. Страсти, владевшие им, всё сильнее насыщались динамикой и эмоциональным напряжением. Шло великое волнение изогнутых рук, покатых плеч, одушевленного страстью лица. То был великий праздник суровой силы и блистательной юности. Сверху доносилось монументальное кудахтанье Эллы – она продолжала твердить про милицейские машины, которые уже на подходе. Случайные прохожие старались побыстрее убраться, а те, кто выглядывал из квартир, сразу отходили от окна – всё-таки у ружья есть какая-то, не менее 50 метров, дальнобойность.
Сергей засомневался, но виду не показал.
– Надевайте обратно колёса!
Василий безмолвствовал. Николай
– На съёбки!
То был приказ, безусловно обязательный к исполнению в их команде. Все трое стремглав бросились в разные стороны: Николай – к тому выходу со двора, что ведет на улицу Олеко Дундича, Дмитрий – в сторону Малой Балканской, рассчитывая далее уходить дворами влево, Василий – в ту же сторону, но планируя уходить через гаражный кооператив. Пробегая в двадцати метрах от подъезда деда и не смея поднять голову и взглянуть на окна, Василий подумал: Какого черта! Отец со старшим братом давно твердят: «Займись дедом!» И выделяют на это и машину, и деньги. Нужно только время, а его у 18-летнего безработного оболтуса хоть отбавляй. Можно совершенно легально, ухаживая за дедом, водить к нему на квартиру подругу. Всё, решено: в понедельник, как было сказано пацанам, он пойдёт к деду.
Эти мысли пронеслись в голове Василия, пока он бежал по двору, в котором прошло его детство.
Скорее по инерции, нежели рассчитывая на поимку негодяя, Сергей побежал за Николаем. Святослав, у которого разыгрался азарт охотника, бросился вслед за самой крупной дичью – за Василием.
– Стой, стрелять буду!
Первобытные разрушительные инстинкты Святослава улеглись, но злоба осталась. Напротив, возмущение его возросло. В этом новом разрезе мысль его была уже не проста – она приобрела социальный характер, усложнилась смутно припоминаемыми строчками из богословских сочинений, цитатами из десяти заповедей, обрывками этики, изречениями великих мыслителей и философов, отдельными местами из законодательства о нравственности; всё это, как кремень об огниво, било по мозгу и воспламеняло его. Святослав Дятлов почувствовал себя патриархом в римском понимании этого слова, господином и судьёй. В нём возникла добродетельная мысль покарать виновного. В первую минуту он хотел убить злоумышленников из инстинктивной кровожадности, теперь он хотел убить их из чувства справедливости. Он обрёк их, а точнее, теперь уже одного, чья широкая спина мелькала на расстоянии пятнадцати метров, на позорные и ужасные муки. Он обрушился на беглеца со всей строгостью средневековых нравов. Этот мысленный пробег чрез века организованных обществ длился две секунды. За это время беглец в спортивной куртке с надвинутым на голову капюшоном оказался возле ларька на углу дома, ещё секунда, и он скроется.
Святослав остановился, вскинул ружьё и взял беглеца на прицел. Соображения религиозного и нравственного порядка постепенно вытесняли друг друга, Святославу вдруг стало не по себе, его охватила нерешительность, и по какому-то смутному и неясному инстинкту, свойственному его натуре, он поднял ствол примерно на 40 градусов и нажал на курок.
Произведя выстрел, он продолжил свой путь, но уже не бегом, а спокойным шагом. Он испытывал ни с чем не сопоставимое удовлетворение, какое не испытывал ни разу в жизни. Пощадить человека, проявить милосердие – вот то главное, ради чего стоит жить!
О том, что, стреляя даже под углом 40 градусов вблизи двенадцатиэтажки, можно попасть по окнам, в которых могут быть люди, Святослав как-то не подумал. Его сейчас занимало другое. Думал он другую думу: есть ли на земле средство против вековой печали? Есть ли оружие, которым можно было б сразиться с беспощадной похитительницей жизней? Почему безнаказанно, назойливо врывается она в семью, хватает самое дорогое и исчезает бесследно? А остающиеся беспомощно проливают слёзы, проклиная судьбу. А может, судьба тут ни при чём? Ведь смерть сильнее жизни, потому что от жизни можно избавиться, а от смерти – нет.
Святослав возжелал в одиночестве додумать свою неотступную думу. Поэтому решил прогуляться вокруг дома. Никто не должен нарушать встречу с самим собой. На его лице лежала печать глубокой одухотворенности, он был прекрасен, как луна в 14-й день своего рождения – бородка клинышком, панама, лёгкая прикукуринка в очах; маленький тонкий рот казался тоньше блуждающей улыбки. Всё было гармонично в этом портрете, настоящий праздник его созерцать.
Обогнув дом, он наткнулся на двух милиционеров. Они только отошли от ларька. Один из них, раскрыв бутылку Пепси-колы, выпускал из неё газ. Другой, с ярко выраженной кавказской наружностью, протянул руку:
– Ты прекрасен, спору нет; отдавай нам свой мушкет!
Святослав увидел милицейскую машину и послушно протянул самую дорогую вещь семейства Дятловых.
Василий Иванович прекратил раскачивания. Какой смысл, подумал он, прыгать с четвертого этажа? Не такая большая высота, и остаются шансы выжить после падения. Конечно, организму будут причинены необратимые повреждения, но больше, чем боль, Василия Ивановича страшило унизительное положение калеки, коротающего последние дни в реанимации на виду у посторонних – врачей, медсестер. Чужие люди будут осматривать его, подкладывать судно либо менять памперсы.
Итак, выпадение с балкона отменяется. Тогда что – верёвка, газ, уксусная эссенция? Могильный холод проникал в него, сковывая движения. Может, всё как-то само собой решится?!
Тут он услышал выстрел и ощутил в правом плече сильнейшую боль, какую не испытывал ещё ни разу за свою долгую жизнь. Его отбросило назад, в комнату. Неизвестный добродетель избавил от хлопот. Теперь уж точно шансов никаких. Василию Ивановичу уже не подняться и не вызвать помощь. Скоро он умрёт от кровопотери. Он чувствовал себя брошенным в раскаленную печь. Словно черное жало вонзилось в его глаза. Огненные волны стеснили дыхание.
Постепенно, по мере стихания болевого шока, Василий Иванович стал различать привычные предметы вокруг – стол, диван, торшер. У него оставалось немного времени. О чем обычно думают люди перед смертью? Вот об этом надо подумать.
Он вспомнил, как ходил с женой на концерт симфонического оркестра. Запомнилась тема, посвященная смерти Иисуса Христа. Звучали скрипки и виолончели на фоне тихого тремоло литавр и аккордов арфы, тема проходила в обрамлении челесты и фортепиано, создающих струящийся и сверкающий, словно лучи солнца на гладкой поверхности моря, фон, тема заканчивалась солирующим контрабасом с длительной ферматой на последнем звуке – риторическая фигура aposiopesis.
В детстве, когда Василий Иванович только-только узнал о том, что все люди умирают, он спросил у матери: «Смерть – это так страшно?» Мать ответила: «Нет, когда люди становятся совсем старенькие, они хотят умереть, потому что… в общем, тебе рано об этом думать, придёт время ты поймёшь».
И вот это время пришло. Василий Иванович описал некую восьмерку, дал, что мог дать, и теперь пора заземлиться. Он стал подводить итог своему земному пути, но его мысли потекли совсем в другом направлении. Что-то похожее на свет мелькнуло в его глазах и он вздрогнул, точно от подземного толчка. На него обрушились яркие солнечные потоки, раздвинув колонны мрака. В сознании пожилого человека, только что мечтавшего о смерти, появился давно иссякший оптимизм – мощное средство, которое обожествляет молодых, придаёт сил зрелым и оживляет стариков.