Колизион. Шатер отверженных
Шрифт:
– Хороший ли будет директор из человека, который не желает им быть? – все так же негромко возразил Летун и замолчал с таким выражением лица, что было понятно: он сказал все, что хотел, и больше говорить не собирается.
Риторический вопрос повис в воздухе, и чем больше утекало секунд, тем весомее он становился – словно облако, наполняющееся влагой и готовое вот-вот разразиться дождем. Циркачи молча переглядывались, и в глазах каждого было согласие с тем, что сказал Летун.
Кристина же чувствовала себя словно загнанной в ловушку. Убегая от страшащей ее судьбы, она думала только о себе и о том, что не хочет для себя такой ответственности и обузы.
«Да, но я же не справлюсь с такой огромной задачей! – возразила Кристина сама себе, когда чувство вины стало подталкивать ее вперед. – Я только напортачу!»
«Но без директора у цирка изначально нет и шанса, – парировало чувство вины. – А с твоим директорствованием все не настолько однозначно. Кто знает, может, ты еще как-то и вытянешь…»
«Но я не хочу! Я боюсь! Мне этого не надо!»
«Свои интересы превыше всего, да? И плевать на последствия! Вот и когда ты жила прежней жизнью, тоже всегда думала только о себе. О том, как тебе плохо, о том, как с тобой несправедливо обошлись. И ни мысли о том, как нелегко Кирюше и как тяжело родителям… Может, именно потому ты и стала лишней, и тебя с такой легкостью вытеснил фамильяр».
Эмоциональный мини-диалог с самой собой всколыхнул в душе злость – такую знакомую, такую привычную реакцию, которая возникала всякий раз, когда Кристине говорили то, что ей не нравилось слышать. Но впервые в жизни это произошло в ответ на доводы, которые она привела сама себе.
Злость была удобным прибежищем. Злостью можно было обернуться как одеялом – с головой! – и отгородиться ею от всего мира и от всех его проблем!
Но то ли потому, что та часть Кристины, которая отвечала за совесть и вину, стала сильнее, то ли по какой-то еще причине, но на этот раз Кристина понимала: злость никак не поможет. Даже если отвернуться, отгородиться от проблемы, злость не исчезнет, она все равно будет незримо присутствовать рядом, настойчиво требуя решения проблемы. И Кристина уже знала, что это за решение. И хотя принимать его ужасно не хотелось и внутри все восставало в протесте, какая-то часть ее уже понимала, что это неизбежно.
Кристина тяжело вздохнула, а потом набрала побольше воздуха, чтобы громко сказать: «Это я» – и выйти вперед.
Но прежде чем она успела это сделать, Кабар громко объявил:
– Что ж, пока наш новый директор трусливо прячется, я буду его замещать… Нет, ну а что? – отреагировал он на ворчание в толпе. – Да, принтер сработал не на меня. Но ведь на этом функции директора не заканчиваются, каждый день нужно принимать десятки разных решений! Кто-то же должен это делать! Кто-то должен взять на себя роль лидера. Это сделаю я.
По толпе снова пробежал шепоток, и Кабар агрессивно набычился:
– Кого-то что-то не устраивает? Есть другие желающие на эту роль?
– Ты еще недавно не был желающим! – выкрикнул кто-то из толпы. – С чего вдруг такая перемена в настроении?
– Я рассчитывал, что у
– Или что цирк выберет тебя! – тоненьким голосом добавил кто-то еще, и по толпе пошли смешки.
– Но раз он оказался трусом, – как ни в чем не бывало продолжил Кабар, игнорируя выкрики, – то кто-то должен взять на себя эту ответственность.
Кристина обвела циркачей ищущим взглядом. Неужели никто не возразит против его кандидатуры? Не вызовется вместо него? Почти никому не нравился Кабар, и все же никто не высказался против, когда тот решил сам провозгласить себя «и.о.» директора. Прямо как в школе: никому не нравились Ольги, но никто не решался скинуть их с трона, на который они сами себя возвели. Та же самая схема, только уже за пределами школы. И столь же эффективная. Но почему же все молчат? Почему никто не возразит? Они же уже не в школе, они взрослые, опытные и умные. Они должны сразу видеть эти схемы «захвата власти» насквозь – и пресекать их на корню.
Если только… если только нет никаких опытных и мудрых взрослых, какими они представляются в воображении тех, кто еще только подходит к заветному порогу совершеннолетия. Есть лишь все те же школьники – немного растерянные, слегка запутавшиеся, сомневающиеся и неуверенные в себе, только лица у них старше и лет им по паспорту больше. А в глубине души они все те же, просто научились лучше скрывать свои чувства и казаться спокойными, всезнающими взрослыми.
«Но даже если и так – почему все вокруг молчат?» – упорно вернулась к самому тревожащему вопросу Кристина.
«А ты почему молчишь? – ответил внутренний голос. – Ты почему ничего не скажешь? У тебя для этого куда больше прав и оснований!»
«Потому что мне страшно, – призналась сама себе Кристина, и сформулировать эту мысль оказалось очень непросто. – Мне страшно, и я сдаюсь этому страху. Я… я трусиха!»
От столь неприятной правды во рту образовалась горечь. Ах, насколько же лучше было дома! Дома Кристина всегда винила во всех своих неудачах других и никогда – себя. А здесь, в «Колизионе», эта удобная уловка больше почему-то не работала и приходилось смотреть неприятной правде в лицо: она вовсе не несчастная жертва несправедливого мира, и какие-то неприятные вещи, которые с ней происходят, – это именно ее вина.
«Еще не поздно, – напомнил внутренний голос. – Ты все еще можешь им рассказать…»
Кабар тем временем уже вовсю вошел в роль руководителя и раздавал распоряжения: когда выезжать, каким маршрутом следовать, кого куда посадить водителем… А когда кто-то спросил, что делать с пустым ретроавтомобилем, так и оставшимся стоять на дороге к городу, Кабар мгновенно решил, что рисковать своей шкурой и пересекать границу города, в который им нет ходу, он не собирается, ему не улыбается повторить судьбу Графини и Ковбоя. И других заставлять не будет. Но если есть желающие…
Желающих не нашлось.
Некоторое время Кристина наблюдала за поднявшейся деловитой суетой, а потом молча развернулась и, преисполненная отвращения к себе, побрела к своему фургону.
– Черт, черт, черт!
Яростные восклицания наконец пробились сквозь сознание Кристины, и она поняла, что все это время рядом с ней шла крайне расстроенная Риона.
– Он и так был невыносим, а сейчас, когда самопровозгласил себя директором, станет и вовсе невозможен! И на него не будет никакой управы! – выплескивала свои тревоги танцовщица, раздраженно дергая розовые пряди волос.